Билет: «Земля – Нордейл» - Вероника Мелан

– Ладно, мы что-нибудь придумаем. Оставь это мне.

– Ты ведь…

–…да не буду я его бить. Я найду деньги.

Его девчонка – а она все еще была его девчонкой (и на сердце отлегло) – кусала губы.

– Но это ведь… не твои проблемы. Ты не должен…

Да, он не должен.

– Но я хочу помочь. И ты примешь мою помощь, если я тебе не безразличен.

«Ты не безразличен. – Он чувствовал ее мысли без слов. – Но я не хочу доказывать это тебе подобным образом. Я должна сама…»

Не должна.

Испорченная книга, деньги – все это мелочи. С этим они справятся, а когда справятся, он подумает о том, как создать их собственный магазин, чтобы не пришлось больше обращаться ко всяким там «Дорнанам». Алина умеет рисовать, кто-то владеет ювелирным искусством, спрос на такие вещи есть – создадут «Серафиму» конкуренцию. Но все это в будущем.

– Пойдем. Я провожу тебя домой.

(Jonas Kvarnstrцm – The Notebook Main Theme)

Ее ладонь по-прежнему тонула в его – совсем как когда-то. Вокруг теплые сумерки; она ниже его на голову. Даг впервые тихо радовался тому, что вернулся. После происшествия утром верил, что отныне жизнь пошла вкривь, но Инга – дай Создатель ей радости, – Инга вправила ему мозги. Да, проблемы случаются, все они решаемы, но такие моменты, как этот, когда вы шагаете вместе, когда соединены не только ладонями, бесценны.

– Тебя держали взаперти?

Алина все еще волновалась за тот период, когда Даг отсутствовал, и ее воображение рисовало картины одна неприятней другой.

– Меня отправили… на Войну.

– Что?

Его спутница остановилась.

– Приговорили к боевым действиям. Без права выхода.

Тишина, которая подавилась возмущенными словами.

– Сволочи… Это же жестоко! Тем более, ты говоришь, они были в штатском.

Сама того не зная, она лила на его душу бальзам. И этот вечер лечил все: сердце, старые раны, прогонял обиды, наполнял надеждой.

– Главное, что все хорошо.

– Ты ведь не сбежал оттуда? Тебя не будут искать снова?

– Я же говорил, мне пришло письмо, в котором сказано, что обвинения сняты.

«Хорошо», – звучало в вечернем воздухе.

Хорошо было и ему на душе.

У ее дома Даг с сожалением произнес.

– Оставляю тебя здесь.

– Не зайдешь?

– Нет.

Алина пыталась не показать, что расстроилась, что беспокоится о том, что ее больше не любят. Изменений страшатся все, особенно таких.

Он впервые за вечер погладил ее по лицу.

– Все хорошо. Но не будем гнать. Разберемся, кто мы друг другу, когда все решится. Да?

Ей ничего не оставалось, кроме как кивнуть.

Значит, как будто снова, как будто первое свидание. Второй конфетно-букетный период – Браун был рад.

Он ушел только тогда, когда увидел, что в ее квартире зажегся свет. Ушел, ощущая себя молодым и легким пацаном с цветком вместо сердца.

И сам не знал, для чего позвонил Инге. Наверное, чтобы поблагодарить. Пусть на улице полночь, пусть благие люди уже спят.

– Ты была права, знаешь? – сообщил трубке, услышав знакомый голос. Спохватился, что все о себе. – А робот твой объявился?

И от души порадовался довольному, чуть застенчивому ответу. Хорошо, что у нее все хорошо, значит, не зря так долго шли и боролись каждый за свое счастье.

Последующий вопрос он, конечно, ожидал, ответил с усмешкой:

– Конечно, я дурак… Надумал ерунды. А этот продавец, оказывается, просто поставил ее на деньги за испорченную вещь. Придется где-то достать двадцать пять кусков, короче, есть о чем поболеть голове…

Спохватился, что льет свои проблемы в чужие уши.

– Слушай, да неважно все это, важно, что все хорошо. Я звонил, чтобы сказать спасибо. И спокойной ночи, да.

Он нажал кнопку отбоя и с радостью обнаружил, что ласковое теплое чувство из груди не ушло. Даже спать не мог уйти, все стоял на балконе, все дышал, все думал о том, что это самая красивая ночь в мире.

Реактор.

Инга.

Мне поставили «предподготовительный» укол, и мир сделался белесым и невесомым. Больше не пугала ни лаборатория, ни наличие незнакомых людей, ни даже то, что последует дальше – восприятие смешалось. Не отличить стало эмоции, все на одно лицо: грусть, радость, беспокойство, удивление, страх. Я попыталась пару секунд, но бросила это занятие. Когда в твоей голове мысли тягучие, как резина, а сам ты замедлен кардинально, мыслить практически невозможно.

Передо мной лицо Рида, его взгляд, и, значит, все хорошо, все правильно.

– Тебя что-то беспокоит, Инга… – он всматривался в мои чувства, я же рассматривала радужку его глаз. – Сомневаешься в своем решении?

– Нет, – улыбка вышла вялой.

– Тогда что?

Разве это важно? Наверное, ему важно. Я попыталась вспомнить, и в памяти всплыл только Даг, накануне сообщивший, что у него проблемы.

– Даг, – ответила я вслух. – У него что-то случилось…

– Я решу его проблемы. Обещаю.

– Хорошо.

Стало еще легче, еще невесомее.

– Вард, разберись с делами и покинь здание Реактора. За процессом будем следить я и Сиблинг.

Говорил тот, кто вчера встретил нас в кабинете, кто согласился поделиться сывороткой.

Рид не уходил.

– Я могу купировать ее боль? Взять на себя?

– Не нужно. Мы положим ее в сон, в некий анабиоз. Срежем чувствительность пиков на нервных окончаниях, поэтому приступы будут терпимыми.

Слово «терпимыми» вчера бы вызвало во мне панику, а сегодня после укола не вызвало ничего. Интереснее было наблюдать за людьми в халатах и удивляться тому, что зрение, как направленный луч, сократилось до одной точки. Словно взгляд в объектив.

– Я должен уйти.

Наверное, его успокоили слова об анабиозе.

– Да.

Кажется, я засыпала.

Последним, что я запомнила, была фраза:

– Везите ее в безопасный отсек. Комната 4HL2.

И еще отсутствие шума колес у каталки, на которую меня положили. Ее не трясло и не качало, она плыла – я почему-то была в этом уверена, хотя не могла повернуть головы.

«Левитирующая каталка?» Было чуть-чуть смешно и очень-очень сонно.

Свой безопасный «отсек» я уже не увидела.