Знак расставания - Лиз Райан

Усевшись на полу в кружок, они принялись за свой импровизированный ленч.

— Нам понадобятся стол и стулья, комод и… — начала Эран.

— Что мне сыграть? — перебил Бен.

— Да, Шопена, я думаю. — Клем предложил было сперва сыграть одну из композиций Бена, но нет, это было бы слишком самонадеянно; Шопен звучал более вдохновляюще, задавал планку, к которой надо было стремиться.

Проглотив последний сэндвич, Бен вернулся к окну и уселся на табурет, который магазин прислал бесплатно.

Эран затаила дыхание, как она делала всегда, когда Бен начинал играть, предвкушая и опасаясь, даже сегодня, дома, среди друзей. Играл ли он для себя или на публике, у него была своеобразная манера сконцентрироваться перед выступлением: прикрывая глаза, он собирался, готовился, подобно атлету на старте, увлечь слушателей за собой, как спортсмен увлекает зрителей своим действом.

Эран никогда прежде не слышала, как Бен играет Шопена, но слышала, как он однажды заметил, что польский композитор был не просто романтиком-исполнителем, каким его видит большинство; его хроматические гаммы для правой руки требовали такого мастерства, что левой руке приходилось очень сильно работать, чтобы поддерживать гармонию звучания. Мягко-мягко Бен попробовал несколько нот и затем заиграл ноктюрн, отдаваясь всем телом его течению, склоняясь и раскачиваясь над клавишами, не поднимая глаз, вкладывая в исполнение, подумала Эран, всю душу, все, что композитор только мог желать. Взглянув на лица Рани и Клема, Эран сразу же получила подтверждение тому, что она лично знала с самого начала: призвание Бена — классика, и когда-нибудь он будет признан именно как исполнитель классической музыки. Было ужасно жалко строить его популярность на основе легко запоминающихся песенок, предназначенных для раскрутки, — но это была тренировка терпения и смирения, что никак не могло повредить ему. К тому времени, когда Бен станет писать мюзиклы, музыку для фильмов и даже оперы, у него уже будет очень глубокое представление о том, к чему тянутся слушатели, вне зависимости от жанра.

Эран не хотелось, чтобы Бен переоценивал себя или обманулся бы в своих ожиданиях, но сейчас, в кругу близких, она была потрясена, с какой легкостью он развился и достиг более сложного уровня. Но исполнять музыку Шопена — это одно, а писать свою такого же уровня — совсем другое!

Ноктюрн стремился к завершению, и их аплодисменты прозвучали восторженной овацией. Когда Бен поднял глаза и взглянул на них, Эран увидела, как они нужны ему, как важно для него зажечь любых слушателей, даже эту троицу ровесников.

Клем сидел, разинув рот: час назад он репетировал с Беном поп-композицию, считая ее в общем-то вершиной их достижений, но его ввели в заблуждение: Бен просто использует поп-культуру как трамплин!

— Эй, да ты издеваешься, что ли? — спросил Клем.

— Вовсе нет. Неужели ты не чувствуешь дуновение Рахманинова в «Путях полета»? Не того Рахманинова, который всем известен и обожаем… но тот его короткий пассаж, связанный с «Рапсодией» Паганини. Я не вижу причин, почему старые мастера не могут быть источником вдохновения для новых, особенно если учесть, что мне всего девятнадцать и я учусь у великих, — сказал Бен.

— Для меня великим был Хендрикс! — заявил Клем.

— Хендрикс, Шопен, Рахманинов — какая разница, твоя музыка или выдерживает испытание временем, или нет, — сказал Бен.

Клем, чьи идолы насчитывали в истории не более одного десятилетия, обнаружил, что он не готов к этому спору и ему нечего отвечать. Видя его насупленную физиономию, Эран присоединилась к разговору:

— Бен просто хотел соединить разное. Как бы раздвинуть рамки ограничений. Почему бы нет? Возможно, наступит такое время, что люди будут открыты разнообразию. Сегодня вечером пойдут на рок-концерт, на следующий день — в оперу. Зачем насаждать преграды и ограничения? Обращение к будущему возможно и через прошлое.

Клем уставился на девушку:

— А ты что, ирландская гадалка?

— Да, Клем, посмотри же, люди носят сегодня джинсы, а завтра надевают вечернее платье, — улыбнулась Эран.

— А при чем здесь это? — нахмурился Клем.

— Ну, если они могут так по-разному одеваться, почему бы им не слушать разную музыку? Я имею в виду, тебе бы быстро надоело каждый день носить одежду одного и того же цвета или питаться только гамбургерами? Да и кто сказал, что картошка и шампанское в принципе не сочетаются? — засмеялась Эран.

— Странная ты, Эран, — буркнул Клем.

— Правда? А тебе понравился Шопен? — спросила девушка.

— Ну да, в общем, но «Неприкаянность» мне нравится намного больше. Ну и другая новая песня Бена, — сказал Клем.

Интересно, а Бен сказал ему, что слова написала она? На всякий случай Эран решила этого пока не говорить. Вот бы Клем удивился, если бы узнал, что одна подборка основана на поэме «Легенда Ханаду»… Они с Беном отлично провели время, всячески переставляя слова и переиначивая их без зазрения совести, покатываясь при этом от смеха. Эран еще хотелось вытащить пыльные фолианты и позаимствовать кое-что у Китса, пока она не нащупает свой собственный ритм. Они были всего лишь детьми, которые забавляются: они могут себе позволить все, что захочется, пока коммерческие реалии не заявили о себе в полный голос. Но и тогда Бен не будет ее слушать, будет признавать что-либо только на словах.

Рани захотелось побольше узнать о Шопене.

— Он тоже из тех твоих гениев с трагической судьбой, Бен? — спросила она.

— Естественно, он умер в тридцать девять лет, — хмыкнул Бен.

— А что с ним случилось? — спросила Рани.

— Чахотка, — кратко ответил Бен.

Ну, сейчас от этого не умирают. Но все равно Эран должна проследить, чтобы в квартире было тепло… а еще… ведь у них пока даже нет штор! Но стоял жаркий летний день, и неожиданно Эран захотелось, чтобы Рани с Клемом скорее ушли и оставили ее наедине с Беном.

Бен играл еще целый час, все подряд — от Листа до Леонарда Коэна, но наконец гости поднялись и Рани нежно поцеловала брата на прощание.

— С завтрашним днем рождения тебя! — сказала Рани.

Завтра Бену исполнится двадцать. А сегодня… они станут любовниками! В животе у Эран все замерло от приближения того, чего ей так хотелось. Нервными, суетливыми движениями она закрыла дверь за удалившейся парой. После этого она взглянула на Бена и с каким-то отчаянием обвела взглядом квартиру.

— Ну вот — наконец мы предоставлены сами себе! — сказала она.

На лице Бена тоже проступило некоторое замешательство, но потом его выражение смягчилось, глаза стали задумчивыми.

— Да, наконец… — пробормотал Бен.

Он привлек Эран к себе, и она расслабилась, почувствовав его тепло, его тело сказало ей, как он хочет быть с ней. Его поцелуй был долгим и нежным, и Эран посмотрела в его глаза с неожиданной робостью.