Ошибка Либермана - Стюарт Каминский

— Я дам тебе что-нибудь холодное приложить к лицу, — пообещал Либерман Мадере.

— Ничего, мне нравится вкус крови, — ответил Хосе.

— Где твоя мать? — спросил Либерман. — Я устрою вам свидание.

— Уехала, — зло ответил Мадера. — Ее Лупе увезла. Куда — не знаю. А меня оставили. И знаешь что? Мне на это наплевать.

— Когда рана перестанет болеть, мы еще поговорим, — сказал Либерман.

— Можешь подойти? — позвал Либермана Нестор.

Либерман направился к Бриггсу, который протянул ему телефонную трубку. Эйбу показалось, что из клетки за его спиной доносится рыдание какого-то зверя, но он не обернулся. Этим вечером люди уже плакали перед ним. По-видимому, это был день слез.

— Швейцар из дома Вальдес просит Либермана, — сообщил Нестор, закрывая ладонью микрофон.

Либерман взял трубку:

— Алло.

— Вы тот парень, что работает с Хэнраганом?

— Я тот парень.

— Меня зовут Билли Тартон, ночной швейцар в…

— Я знаю, — сказал Либерман и потер глаза. Шел первый час ночи, день выдался длинный.

— Хэнраган просил позвонить, если вернется Никки Моралес. Она вернулась, но, думаю, ненадолго, — сообщил Тартон. — Она попросила вызвать ей такси через пятнадцать минут. Уезжает в отпуск.

— Не вызывайте такси, — сказал Либерман. — Я буду на месте через десять минут.

Она стояла перед домом с двумя чемоданами, глядя на Шеридан-роуд и ожидая, что оттуда покажется такси. Либерман поехал медленнее, свернул на подъездную аллею, обогнул фонтан и затормозил перед парадной дверью. Билли Тартон увидел Либермана и указал на женщину.

Женщина посмотрела на Либермана, который вышел из машины, открыл багажник, подошел к ней и взял чемоданы.

— Это такси? — спросила она, глядя на его машину, в то время как он поставил чемоданы в багажник и закрыл его. Голос был нежным, хотя давалось ей это с большим трудом. Она говорила так, будто вкрадчивость голоса и произношение были неестественными, хотя женщина очень старалась эту искусственность не обнаружить.

— Такси не придет. — Либерман подошел к машине со стороны пассажирского сиденья и открыл дверь.

— Это… Я позову полицию, — сказала женщина.

— Я сам полицейский, — заметил Либерман, вежливо придерживая дверь.

— Вы украли мои вещи, — запротестовала она. — Я могу предъявить иск вам, полицейскому управлению и городу Чикаго.

— Мадам, — устало произнес Либерман, — моего напарника ранили. Моя дочь на грани развода, а с четверть часа тому назад безумный молодой человек попытался протаранить головой мой живот. Так что угроза иска просто означает для меня возвращение к нормальной жизни. Мисс Моралес, сядьте, пожалуйста, в машину.

Секунд десять Никки Моралес стояла, глядя на Либермана, уперев руки в бока и надув полные красные губы. В поисках поддержки она повернулась к швейцару, но тот был занят телефонным разговором, в котором, Либерман не сомневался, собеседник на другом конце провода напрочь отсутствовал.

Эйб внимательно посмотрел на женщину. Примерно того же роста, что Эстральда Вальдес, красотка, но не такая, как Эстральда. Лицо у Никки было круглее, кожа светлее, фигура полнее.

Ее никак нельзя было принять за Эстральду. Она не могла надеть одежду убитой. К тому же Никки Моралес была на добрых — или не таких уж добрых — десять лет старше Эстральды. И она не была Гваделупе Мадерой, сестрой Эстральды.

— Мне надо в аэропорт, — заявила она, садясь в машину.

Либерман закрыл дверцу, обошел машину и сел в нее. Подъехав к высотке, он не глушил двигатель и не выключал радио.

Когда он выехал на Шеридан-роуд, мужской голос по радио проговорил: «А сейчас прослушайте в записи утреннюю прямую трансляцию передачи „Думай, что говоришь“ с участием психолога Джин Кайзер. Поскольку это запись, мы просим вас не звонить по бесплатному номеру, который будет объявлен во время передачи».

— Боже, — вздохнула Никки. — Очередная доктор Рут[46].

— Нет, — отозвался Либерман. — Я знаю этого психолога.

— Кайзер? — спросила Никки.

— Она начинала в Чикаго.

Джин начала говорить, и Либерман вслушался в звучание ее голоса. Она говорила как здравый, разумный и волевой человек. Эйб выключил радио.

— Эстральда Вальдес, — сказал Либерман, поворачивая на Фостер и направляясь на запад, к аэропорту О’Хара.

Никки Моралес смотрела в окно прямо перед собой.

— Видели фильм «Объезд»? — спросил Либерман. — Парень, которого играет Том Нил, сажает в машину женщину, и она не дает ему ехать, чуть ли не убивает его.

— Это она сажает его к себе в машину, — поправила Либермана Моралес. — Чего вы хотите?

— У вас будет такой же шанс добраться до аэропорта, как у Тома Нила, если вы не ответите на некоторые вопросы, — объяснил Либерман.

Они миновали Шведский мемориальный госпиталь и оставили позади Ривер-парк. Никки все еще молчала.

— Когда я доеду до Кедзи, — сказал Либерман, — то поверну и поеду назад к полицейскому участку. Вы позвоните адвокату. Мы вызовем вас как свидетеля по делу об убийстве. Судья…

— Убийстве?! — закричала она. Ее голосу не хватало естественности. — Я не знаю, кто ее убил.

Либерман посмотрел на Никки без выражения, подъехал к краю тротуара и припарковался напротив ларька с хот-догами.

— И не трудитесь говорить: «Откуда вы знаете, что была убита женщина?», как инспектор Коломбо. О том, что Эстральда убита, я узнала еще в пятницу. Эта новость разнеслась по дому.

— Почему вы собрали вещи и бросились бежать? — спросил Либерман. — Хотите хот-дог?

— Кошерный с кетчупом и жареным луком, — сказала Никки и покачала головой. — Мне нужен адвокат.

— Нет, он вам не нужен. Вам нужно съесть хот-дог и успеть на самолет, — Либерман вынул ключ зажигания и открыл дверь машины. — Подумайте об этом, пока я куплю хот-доги. Что будете пить?

— Все равно, только диетическое. Я на диете.

Либерман перешел через дорогу, вошел в ларек и заказал два хот-дога седому чернокожему продавцу, который был там один и занимался уборкой. В ларьке пахло лизолом, сосисками и жареным луком.

— Тебе не стоит появляться в этом районе так поздно, Эйб, — сказал продавец, отставляя швабру и вытирая руки о серый фартук. — Тут не посмотрят, что ты коп. Здесь все меняется.

— Как жизнь, Генри? — спросил Либерман. Он посмотрел в окно на Никки и убедился, что та смотрит на него.