МЛЕЧНЫЙ ПУТЬ №4, 2015(15) - Песах Амнуэль

заслугу в победе над Бриг он приписывает племени арвернов, будучи сам уроженцем Арверны. И, однако, в сказочном повествовании мы находим подробности, еще более подкрепляющие нашу теорию. Так ближайших сподвижниц Бриг он именует Урсой и Артио. На самом деле речь идет об одном и том же персонаже. Артио, «медведица» – еще одна ипостась Богини как покровительницы леса и диких зверей. Урса – всего лишь перевод этого имени на альбанский. Итак, перед нами хорошо знакомый фольклористам пример удвоения и утроения, а также переноса функций персонажа. Ибо здесь Богиня предстает перед нами как Ди-Ана, хозяйка неба и земли, владычица умерших. Белые красноухие псы в фольклоре многих стран – гончие преисподней, преследующие грешные души. Торжественный выезд Богини со свитой в позднейшие века трансформировался, в основном под влиянием алламанских верований, в wilde jagd – Дикую Охоту (иначе Буйную Прогулку). Предводительница Дикой Охоты иногда зовется Берта, но в ряде стран она сохранила исконное прозвище Ди-Ана.

И в тексте псевдо-Аврелия, и в Хронике Мэлора упоминаются отрубленные головы жертв. Именно так, через отсечение головы, свершались жертвоприношения Бриг в ольховых рощах. Не исключено, что предназначенные на заклание первоначально одурманивались снадобьями, избавлявшими от страха смерти. Жрицы, вооруженные ритуальными топорами, были облачены в медвежьи шкуры, воплощая Богиню как хозяйку леса. Священным животным Богини в этой ипостаси был заяц, выпуская его на равнину, жрицы по направлению бега гадали о будущем.

Первоначально Богине могли служить лишь женщины, однако легенда запечатлела переходный период, когда мужчины также могли приобщиться к культу. Однако для этого жрецам приходилось как бы превращаться в женщин, переодеваясь в женскую одежду и раскрашивая лица. Хронист фиксирует историю с переодеванием, не понимая ее истинного смысла.

Однако он тщательно обходит эпизод с людоедством, столь красочно расписанный у псевдо-Аврелия. Очевидно, ему не хотелось выставлять предков современных ему бригантов в столь неприглядном свете. Но все религии на ранней стадии включали в себя приобщение к божеству через поедание тела жертвы. И обряды в честь Бригантии также подразумевали ритуальный каннибализм.

Теперь мы можем восстановить содержание исходного фрагмента «Записок».

На момент вторжения альбанцев в Бригантию тамошнее общество находилось на переломе. Назрел конфликт между жречеством, сохраняющим верность исконной религии, и племенными вождями, выразителями патриархального уклада. («Красному», Ольховому лесу противопоставлен Ардуинский, или Черный лес, место поклонения мужским божествам.) Аврелий Рекс решает еще глубже вбить клин между религиозными и военными лидерами. Он заключает союз со жреческой верхушкой, сосредоточенной в святилище Ольховой рощи. Союз отмечен массовым жертвоприношением в честь Богини. Однако оригиастические обряды («пели и танцевали между мертвыми, точно пьяные», – у Мэлора) сопровождаемые каннибальским причастием, несомненно были отвратительны полководцу Альба Лонги, представителю более поздней культуры и вдобавок человеку рационального склада ума. Он покидает новоявленных союзников и сосредотачивается на войне с вождями племен. Лишь поколение спустя Бригантия будет полностью покорена, а святилище в ольховой роще уничтожено.

К этому времени сам Аврелий был официально обожествлен, и, по мнению историков Альба Лонги, Божественному Рексу не пристало иметь никаких дел с грязными жрецами варварских народов. Так был переписан отрывок из седьмой книги «Записок».

Развалины, о которых упоминает Мэлор, давно превратились в прах, но, согласно сохранившимся судебным протоколам, там вплоть на начала Нового времени происходили «шабаши ведьм», то есть ритуалы Бриг Белисамы, какими бы искаженными они ни были.

Ныне забыты и они.

Ротбарт Брэйзер «Единая – под множеством имен»

Слава поющим!

Слышавший нас

Песню запомнит,

Людям расскажет

О том, что слыхал

От жен копьеносных!

Мечи обнажив,

На диких конях,

Не знающих седел,

Прочь мы умчимся.

«Песнь о гибели Бригантии»

Виктор ЛЕДЕНЕВ

ПИСЬМА НИОТКУДА

Пашка был шустрым непоседой. Его мать утверждала, что сыну кто-то воткнул в задницу шило и забыл вытащить. Еще Пашка был любопытным. За его долгую, как ему казалось, одиннадцатилетнюю жизнь у него были две заветные мечты. Первой был лес. В тех краях, откуда Пашку привезли в Сибирь, леса не было. Были сады, были пирамидальные тополя вдоль дорог, а вот настоящего леса, о котором он читал в сказках, не было. Вообще-то он был в горах, между равниной и белоснежными, сверкающими на солнце вершинами он был, но маленьких туда не пускали. И Пашка понимал почему. В сказках лес заселяли дикие волки, свирепые медведи, хитрые лисы и непонятные Пашке барсуки и росомахи. Правда, Пашка видел много лесов, когда ехал из теплых краев в холодную Сибирь из окна вагона. Порой лес подступал с двух сторон и тогда казался еще более загадочным и страшным, но Пашка все равно хотел в нем побывать. И такая возможность у него появилась, но не по его воле. Жизнь в холодном промерзшем бараке скоро дала о себе знать сначала бесконечными простудами, а потом и тяжелым кашлем. Он был изнурительным до головокружения и до боли в горле. Мать получила разрешение отвезти его в настоящую больницу. Суровая врачиха заставила его раздеться, тыкала холодным стетоскопом в грудь и спину, выбивала пальцами барабанную дробь на худом Пашкином тельце, неодобрительно качала головой. Потом Пашку отправили ждать в коридоре на мягком диване. Пока он наслаждался настоящим теплом, мать с врачихой о чем-то долго говорили за дверью. Потом они вышли, глаза у матери были красными, а врачиха громко говорила: «Вот, посмотрите сами, у нас нет ни кроватей, ни персонала, ни лекарств».

Они пошли вдоль коридора, и Пашка поспешил вслед за ними. Врачиха открыла дверь. В огромной комнате стояло много кроватей, составленных попарно, а на них сидели, лежали, играли в карты, пели песни мальчишки, ровесники Пашки, но были и совсем маленькие. Часть комнаты была отгорожена белыми простынями. «Там у нас девочки, – пояснила докторша, – так, что видите сами, пусть он лучше будет дома». Потом докторша зашла в свой кабинет и вынесла оттуда две пачки лекарств.

– Возьмите, этого вам хватит на первое время, а потом купите еще…

Всю дорогу до барака мать плакала. Так в Пашкино детство вошло страшное колючее слово «туберкулез». Пашка вообще любил представлять разные слова яркими образами, и это слово казалось ему не только колючим, но и каким-то темным и непонятным, вроде загадочной росомахи. И потекли однообразные дни в бараке с ежедневным глотанием таблеток и ложками прогорклого рыбьего жира. Мать часто плакала и молилась, Пашка запомнил из ее молитв только призыв к Богу