Гипсовый трубач, или Конец фильма - Юрий Поляков

– Вы что имеете в виду?

– Эх, вы, писатель, неужели не понимаете? Цвет-ни на! Пуш-ни-на! Воровство цветных металлов в эти проклятые годы стало у простых людей промыслом, способом существования, как у их предков - добыча пушного зверя. В одном лишь слове - весь кошмар бездарных реформ и весь каннибализм дикого капитализма! В одном слове! О если бы такое возможно было в кино! Если бы один кадр, один крупный план - и эпоха у тебя в кулаке! Но мы с вами сделаем это, Кокотов, сделаем… Обязательно сделаем! Мы с вами задерем подол старушке Синемопе!

Андрей Львович ничего этого уже не слышал, он лишь видел, как в их сторону от крыльца идет Лапузина в плащике и с тем же крокодиловым портфелем в руке. Рядом с ней, чуть отставая и рождая в кокотовском сердце ревнивое неудобство, шагал холеный, средних лет брюнет, одетый в офисный темно-серый костюм и яркожелтые ботинки. Оба они явно были чем-то расстроены: молодая женщина сердито жестикулировала, размахивала портфелем, а ее спутник хмурился и рассматривал листья под ногами.

Вдруг она вскинула голову и увидела Кокотова. Ее лицо тут же преобразилось, осветившись улыбкой, но не обычной вежливой, а какой-то лукаво-доверительной, даже заговорщицкой, будто ее и Андрея Львовича соединяла некая общая, немного забавная, но в целом трогательная тайна. Поравнявшись с соавторами, Наталья Павловна замедлила шаг, явно собираясь заговорить. Жарынин и Кокотов, помогая друг другу, не без труда поднялись из глубокой скамеечной впадины навстречу даме.

– Господа, - сказала она красивым, чуть хрипловатым голосом. - Я хотела бы с вами познакомиться. Пососедски. Это роскошно, что вы приехали сюда! Меня зовут Наталья Павловна Лапузина! - И она протянула ладошку тем элегантным «срединным» движением, когда дама как бы предоставляет мужчине выбор: поцеловать руку или просто пожать. Все зависит от желаний.

Жарынин, конечно, наигалантно изогнувшись, поцеловал:

– Жарынин. Дмитрий Антонович. Кинорежиссер. Счастлив знакомству!

– Знаю, знаю. Мне Аркадий Петрович про вас много рассказывал. Он так на вас надеется. Ах, боже, неужели ваши «Плавни» все-таки смыли?!

– Смыли!

– Вандалы! Но ведь вы еще что-нибудь снимете?

– Конечно. За тем и приехали.

Кокотов, как всегда, не решился приложиться губами к женской ручке и всего лишь пожал, почувствовав странный, похожий на дрожь, отклик в этих нежных пальцах:

– Кокотов. Андрей Львович. Писатель.

– Это вы, вы! Я так и знала! - воскликнула Лапузина.

– Вы… я… мы… разве? - растерялся автор «Кентавра желаний».

– Странно… Ах, какая у вас плохая память на женщин! - засмеялась она.

– А если еще учесть псевдоним Андрея Львовича… - с видом заговорщика начал Жарынин.

– Дмитрий Антонович, я бы вас попросил! - визгливым от гнева голосом оборвал его Кокотов.

– Молчу!

– Господа, не ссорьтесь. Я живу в 308-м номере. Заходите! Ах, да… - Она, вспомнив, небрежно кивнула на своего спутника. - Это Эдуард Олегович, мой мучитель и по совместительству адвокат.

Тот слегка поклонился соавторам с тем вежливым равнодушием, с каким юристы относятся ко всем людям, пока еще не нуждающимся в их дорогостоящих услугах.

– Жду в гости! - повторила Лапузина, глядя на Кокотова.

Глаза у нее оказались светло-карие, ярко-грустные и отдаленно, очень отдаленно знакомые…

Наталья Павловна и «мучитель-адвокат», продолжая спор, двинулись дальше по аллее, а Кокотов, исполненный радостного, распирающего сердце недоумения, долго еще следил за ними взглядом. Жарынин выждал, когда они скроются за кустами пузыреплодника, и строго спросил:

– Значит, все-таки вы ее знаете?

– Я… я ее встречал… Но где и когда…

– Странно. Вы не похожи на мужчину, который не помнит знакомую женщину. Я вот… могу забыть. Но вы? Странно…

– Да, действительно странно… - кивнул Андрей Львович.

– А вы помните, у ехидины Сен-Жон Перса есть забавное соображение о том, чем письменный стол лучше женского тела?

– Нет, не помню…

– Я тоже. Но это не важно. К столу!

– Ну и что мы будем делать с вашим «Гипсовым трубачом»? - строго спросил Жарынин из клубов табачного дыма, будто Иегова из облака.

– Ну знаете! В конце концов, это вы мне позвонили, а не я вам! - возмутился Кокотов. - Вы меня сюда привезли, а не я вас! Если вы передумали, так и скажите и отвезите меня хотя бы до станции. У меня обследование.

– Бросьте! Все недуги от унынья и безлюбья!

– Какая здесь ближайшая станция?

– Ступино.

– Я серьезно!

– И я серьезно. Кстати, дорогой инженер человеческих душ, Ступино не по Ярославской дороге! Ладно, не пеньтесь! В вашем рассказе мне понравилось, что Львов каждый год приезжает к гипсовому трубачу. Это хорошо! Но в фильме, мой прозаический друг, должна быть история. Сюжет. Если мы с вами, конечно, упаси господи, не Сокуров или, не дай бог, поздний Тарковский. Но мы с вами не таковские! Наши герои не могут полтора часа просто бродить по экрану, ежась от амбивалентноети бытия! И еще мне не нравится, что героиня гибнет. Почему она? У насекомых, например, после совокупления гибнет самец, а иногда даже самка его просто сжирает. Почему гибнет она, а не вы?

– Тогда не было бы рассказа.

– Вы уверены? А может, ваш герой - дух, ангел. И райская награда заключается именно в том, чтобы раз в год возвращаться на самое дорогое для покойного место…

– А адское воздаяние - в том, чтобы раз в год возвращаться на самое страшное место?

– Голова-то у вас работает! Я не ошибся. Ну, вспомните, вспомните, когда вы были пионервожатым, чтонибудь с вами случалось?

– Вроде нет…

– Не может такого быть! В жизни всегда есть место подлому.

– Впрочем, было… Было! Я подрался. Нас даже разбирали на педсовете.

– Оч-чень хорошо! А вы говорите: не было. Рассказывайте!

– Подрались мы с Витькой Батениным, однокурсником. Он умер…

– От побоев? - радостно насторожился Жарынин.

– Нет. От пьянства.

– Когда?

– Недавно.

– Жаль. Очень жаль!

– Почему?

– И вы спрашиваете? Если б вы его убили, то попали бы в тюрьму, пострадали и могли сделаться Достоевским или, в крайнем случае, Солженицыным. У вас была бы здесь своя любимая скамейка…

– …на которой я не сидел! - язвительно уточнил Андрей Львович.

– Так в этом, глупыш вы мой, и заключается слава: любимые скамейки, на которых вы не сидели, любовницы, с которыми вы не спали, благородные поступки, которых вы не совершали, афоризмы, которых вы не говорили… Понимаете?