Первый блицкриг, август 1914 - Барбара Такман

Тирпиц продолжал выступать против этого. У мирового сообщества, утверждал он, нет сомнений в том, что французы, «по меньшей мере, в душе агрессоры, но из-за небрежности германских политиков, не разъяснявших этого миру достаточно ясно, вторжение в Бельгию, которое представляет собой «чисто чрезвычайную меру»», может быть неправильно воспринято «в роковом свете грубого акта насилия».

Брюссель. Третье августа, четыре часа утра. После окончания заседания Государственного совета Давиньон вернулся в Министерство иностранных дел и дал указание своему политическому секретарю барону де Гаффье вручить ответ Бельгии германскому посланнику. Точно в семь утра, когда истекли двенадцать часов, указанные в ультиматуме, Гаффье позвонил у дверей германского посольства и вручил ответ герру фон Белову. По пути домой он слышал крики газетчиков, продававших утренние выпуски с текстом ультиматума и ответом на него бельгийцев. Раздавались громкие возгласы людей, читавших газеты и собиравшихся в возбужденные группы. Решительное «нет» Бельгии вызвало радостное одобрение. Многие полагали, что немцы скорее обойдут Бельгию, чем рискнут подвергнуться всеобщему осуждению. «Немцы опасны, но они не маньяки» — так люди успокаивали друг друга.

Даже во дворце и в некоторых министерствах все еще продолжали надеяться. Трудно было поверить, что немцы намеренно начнут войну, поставив себя в неудобное положение. Последняя надежда исчезла, когда третьего августа был получен запоздалый ответ кайзера на послание короля Альберта. Это была еще одна попытка побудить бельгийцев сдаться без борьбы. «Только чувства искренней дружбы к Бельгии», телеграфировал кайзер, заставили его обратиться с таким серьезным требованием. Возможность поддержания прежних и настоящих отношений «полностью находится в руках Вашего Величества».

«За кого он меня принимает?» — воскликнул король Альберт, дав волю гневу впервые с момента начала кризиса. Приняв на себя верховное командование, он сразу же приказал взорвать мосты через Маас у Льежа, а также железнодорожные туннели и мосты на границе с Люксембургом. Он все еще не решался направить Англии и Франции просьбу о помощи и предложение военного союза. Бельгийский нейтралитет был плодом коллективных усилий европейских держав. Король Альберт не мог заставить себя подписать ему смертный приговор до тех пор, пока не произошло открытого вторжения.

Лондон. Второе августа, воскресенье. За несколько часов до вручения Бельгии германского ультиматума Грей попросил кабинет министров предоставить ему Полномочия отдать приказ английскому флоту о защите французского побережья пролива Ла-Манш. Для английского кабинета самый трудный и тяжелый момент наступает тогда, когда требуется принять быстрое, четкое и твердое решение. В течение всего долгого дня министры спорили, уходили от решения, отказываясь или не желая связывать себя окончательными обязательствами.

Франция восприняла войну как своего рода свидетельство «национального рока», несмотря на то, что многие в глубине души предпочли бы избежать ее. Почти с благоговейным трепетом один иностранный наблюдатель сообщал о подъеме «национального духа» и «полном отсутствии волнений» в народе, патриотизм которого, как утверждали, подорван анархическими тенденциями, способными в случае войны привести к фатальным последствиям. Бельгия, где свершилось редкое событие — появился герой, вошедший потом в историю, была вне себя от радостного сознания, что ее ведет безупречный король, смело сделавший выбор: смириться или сопротивляться. Она приняла решение менее чем за три часа, отдавая себе отчет в том, что оно может оказаться самоубийственным.

У Англии не было ни Альберта, ни Эльзаса. Ее оружие было наготове, а воля — нет. В течение последних десяти лет она училась воевать и готовилась к войне, которая теперь надвигалась на нее. С 1905 года в Англии действовала система, называвшаяся «Военная книга». Все приказы военного времени были готовы для подписания, конверты имели точные адреса, объявления и прокламации были либо уже напечатаны, либо набраны. Король, покидая Лондон, всегда имел при себе документы, требовавшие немедленного подписания. Цель этих мероприятий была одна — покончить с неразберихой.

Появление германского флота в проливе Ла-Манш явилось бы для Англии вызовом, равным вызову брошенному в старину испанской армаде, и кабинет, заседавший в воскресенье, неохотно согласился на требования Грея. Письменное заверение, которое он вручил в тот же день Камбону, гласило: «Если германский флот войдет в пролив Ла-Манш или приблизится к французским берегам через Северное море, чтобы предпринять враждебные акции, или будет угрожать французским судам, английский флот всеми имеющимися средствами окажет помощь Франции». Грей, однако, добавил, что это «обещание» не обязывает Англию вступить в войну с Германией, если «германский флот не совершит действий, указанных выше». Отражая опасения кабинета, Грей сказал, что Англия, не уверенная в надежной защите своих берегов, не может «без риска отправить военные силы за пределы страны».

Камбон спросил, не является ли это заявление вообще отказом от военных действий. Грей ответил: его слова «относились лишь к настоящему моменту». Камбон предложил, чтобы Англия в качестве «моральной поддержки» направила на континент две дивизии. «Отправка таких небольших сил или даже четырех дивизий — по мнению Грея — была чревата большим риском и не дала бы даже минимального эффекта». Он добавил, что морские обязательства Англии нельзя оглашать до тех пор, пока парламент не будет информирован о них. Это должно произойти на следующий день.

Наполовину в отчаянии, но все еще надеясь, Камбон направил своему правительству совершенно секретную телеграмму, в которой и сообщил о заверении Англии. Телеграмма пришла в Париж в тот же день в половине девятого вечера. Хотя это было «хромое» обязательство, намного меньше того, на что надеялась Франция, посол рассчитывал, что оно могло бы привести к полному военному участию Англии, ибо, как он выразился впоследствии, страны «наполовину» не воюют.

Морские обязательства, однако, были вырваны у кабинета ценой раскола, который Асквит всеми силами старался предотвратить. Два министра, лорд Морли и Джон Бэрнс, подали в отставку, а грозный и таинственный Ллойд Джордж все еще «сомневался». По мнению Морли, кабинет должен был «развалиться в тот же день», а Асквит признал, что «мы находимся на грани полного развала».

Черчилль, всегда готовый предвосхитить события, поставил целью включить представителей своей партии консерваторов в коалиционное правительство. Как только закончилось заседание кабинета, он отправился на встречу с Бальфуром, бывшим премьер-министром, который, как и многие руководители этой партии, придерживался мнения, что Англия должна довести политику, приведшую к созданию Антанты, до своего логического, хотя и печального, завершения. Черчилль сообщил ему, что, как ожидают, примерно половина либерального кабинета подаст в отставку, если будет объявлена война. Его партия, ответил Бальфур, готова войти в коалицию, если возникнет необходимость, но в этом случае, по его мнению, страна будет расколота антивоенным движением, которое возглавят вышедшие из правительства либералы.