Первый блицкриг, август 1914 - Барбара Такман

Но Мольтке еще не договорил. Что же делать Бельгии, спросил он майора Мелотта, если мощная иностранная армия вторгнется на ее территорию? Атташе ответил, что Бельгия будет защищать свой нейтралитет. Пытаясь узнать, ограничится ли Бельгия протестом, как думали немцы, или будет сражаться, Мольтке попросил его быть более конкретным. Когда Мелотт сказал: «Мы выступим всеми имеющимися у нас силами против державы, посягнувшей на наши границы», Мольтке как бы между прочим заметил, что одних благих намерений недостаточно. «Вы также должны иметь армию, способную выполнить задачи, вытекающие из обязательств по сохранению вашего нейтралитета».

Вернувшись в Брюссель, король Альберт немедленно потребовал представить ему доклад о ходе разработки мобилизационных планов, но узнал, что никакого прогресса в этом деле не достигнуто. Немедля король добился согласия де Броквилля на составление плана кампании, основанного на предположении германского вторжения. Ему также удалось назначить своего протеже, которого поддерживал также и Гале, — энергичного полковника де Рикеля ответственным за эту работу.

Ее намечалось закончить в апреле, но к этому сроку она не была выполнена. В июле все еще продолжалось рассмотрение четырех независимых планов концентрации войск.

Неудачи не поколебали решимости короля. Его политика была отражена в меморандуме, который Гале составил сразу после берлинского визита. «Мы полны решимости объявить войну любой державе, намеренно нарушившей наши границы, и воевать с использованием всех наших сил и ресурсов, и если потребуется, то и за пределами нашей территории. Мы не прекратим военных действий даже тогда, когда захватчик отступит, вплоть до заключения всеобщего мира».

Второго августа король Альберт, председательствовавший на заседании открывшегося Государственного совета, в девять часов вечера во дворце, начал свое выступление словами: «Наш ответ должен быть «нет», невзирая на последствия. Наш долг — защитить территориальную целостность страны, и мы должны добиваться этой цели». Он предупредил, чтобы никто из присутствующих не питал никаких иллюзий: последствия будут самыми серьезными и страшными, враг беспощаден. Премьер де Броквилль призвал колеблющихся не верить обещаниям Германии освободить бельгийскую территорию после войны. «Если Германия победит, — сказал он, — Бельгия, независимо от занятой ею позиции, окажется присоединенной к Германской империи».

Один престарелый министр, недавно принимавший в своем доме герцога Шлезвиг-Гольштейна, шурина кайзера, не мог сдержать гнева, вызванного вероломством своего гостя, который только накануне заверял его в дружбе Германии. Он не переставал сердито ворчать и возмущаться по этому поводу в течение всего заседания.

Когда генерал Селер, начальник штаба, встал и начал объяснять суть оборонительной стратегии, которую нужно было принять, его заместитель полковник де Рикель процедил сквозь зубы: «Мы должны ударить их в самое уязвимое место». Отношения этих офицеров, по свидетельству одного из коллег, были «заметно лишены взаимных любезностей». Получив слово, де Рикель удивил своих слушателей тем, что предложил опередить врага, атаковав его на собственной территории до того, как он сможет пересечь бельгийскую границу.

В полночь заседание было отложено. Комитет в составе премьера, министра иностранных дел и министра юстиции приступил к составлению проекта ответа. Они целиком были поглощены этой работой, когда во двор, освещаемый лишь светом окон первого этажа, въехал автомобиль. Пораженным министрам сообщили о прибытии германского посланника. Была половина второго ночи. Что ему нужно в такой час?

Ночной визит герра фон Белова был вызван растущей тревогой его правительства по поводу того, какой эффект произвел германский ультиматум на бельгийцев. Немцы долгие годы сами себе говорили, что Бельгия не будет сражаться, но, когда этот час наступил, они, хотя и с опозданием, начали терзаться сомнениями. Если бы Бельгия мужественно и громко заявила «нет», то это произвело бы на нейтральные страны в других частях мира впечатление, крайне неблагоприятное для Германии. Однако Германия пеклась не столько об отношении к ней нейтральных государств, сколько о той задержке, которая нарушила бы составленные графики. Бельгийская армия, решив сражаться, «а не выстроиться вдоль дороги», отвлекла бы на себя шесть дивизий, необходимых для марша на Париж. Разрушение железных дорог и мостов изменило бы направление движения германских войск, пути подвоза и вызвало бы целую цепь других неприятных событий.

Поразмыслив, германское правительство направило герра фон Белова среди ночи во дворец, чтобы попытаться повлиять на ответ бельгийцев, выдвинув новые обвинения против Франции. Он информировал ван дер Эльста о том, что французские дирижабли сбрасывали бомбы и что французские патрули пересекли границу.

— Где произошли эти события? — спросил ван дер Эльст.

— В Германии, — последовал ответ.

— В таком случае я не могу считать эти сведения достоверными.

Германский посланник попытался было объяснить, что французы не уважают международное право и поэтому следует ожидать, что они нарушат нейтралитет Бельгии. Однако этот хитроумный логический прием не достиг своей цели. Ван дер Эльст указал своему посетителю на дверь.

В два тридцать ночи совет вновь собрался во дворце, чтобы одобрить ответ, составленный министрами.

Бельгийское правительство, говорилось в нем, «принесло бы в жертву честь своей страны и свои обязательства перед Европой», если бы приняло германские предложения. Оно объявляло о своей «решимости отразить всеми имеющимися в его распоряжении средствами любое посягательство на права своей страны».

После принятия без каких-либо изменений предложенного ответа в совете начались споры по поводу требования короля не просить страны-гаранты о помощи до тех пор, пока немцы не вступят на бельгийскую территорию. Несмотря на сильные возражения, Альберту удалось добиться своего. В четыре часа утра совещание совета закончилось. Министр, последним выходивший из кабинета, видел, как король Альберт стоял лицом к окну, держа в руках копию ответа, и глядел вдаль, туда, где начинался рассвет.

В ту ночь второго августа в Берлине также шло совещание. Бетман-Хольвег, генерал фон Мольтке и адмирал Тирпиц, собравшись в доме канцлера, обсуждали вопрос об объявлении войны Франции. Такое же совещание, но в отношении России, они провели прошлой ночью. Тирпиц «снова и снова» жаловался, что он не может понять, зачем вообще понадобились эти декларации о войне. В них всегда ощущается «агрессивный оттенок», армия может выступить «без подобных вещей». Бетман указал, что объявить войну Франции необходимо потому, что Германия хочет пройти через территорию Бельгии. Тирпиц повторил предупреждения Лихновского из Лондона, что вторжение в Бельгию автоматически вовлечет в войну Англию: он предложил отсрочить, если возможно, вступление войск в Бельгию. Мольтке, придя в ужас при мысли об еще одной угрозе его графикам, сразу заявил, что это «невозможно», ничто не должно мешать нормальной работе «механизма транспортировки».

Сам он, по его словам, не придавал большого значения объявлениям войны. Враждебные действия французов уже сделали войну фактом. Он имел в виду сообщения о так называемых французских бомбардировках в районе Нюрнберга, о которых германская пресса в тот день в экстренных выпусках газет трубила с такой силой, что берлинцы стали с опасением посматривать на небо. В действительности же никакой бомбардировки не было. Теперь, в силу германской логики, из-за этих бомбардировок необходимо было официально объявить войну.