На одном дыхании! - Татьяна Устинова

Министр говорил, а Волошин слушал, потной рукой сжимаятелефонную трубку.

– У вас есть две недели, – заключил министр, которому небыло никакого дела до потных рук Волошина. – Ну максимум три! Наведите на своихпроизводствах порядок, Марк Анатольевич! В противном случае…

Когда порядок наводил Разлогов, у него это получалось – исвязи какие-то были, и подключать их он умел вовремя, и в долгу не оставался. Ивроде бы выходило, что все делается «само собой», и Волошин к тому привык – этобыло удобно! Привык и – хуже того! – поверил, что особенного ничего делать и ненужно, все так или иначе решится само собой.

И тут вдруг оказалось, что решалось уж никак не «самособой», а Разлоговым, вот ведь открытие!.. За собственную глупость, наивнуюдонельзя, Волошин теперь себя презирал. На такой должности и в таком возрастенаивничать уж совсем неуместно!

И бумаги! Бумаги, на которые Волошин так рассчитывал,исчезли бесследно. Да и с ключами он напутал. Хуже того, в путаницу с ключамиоказалась вовлечена секретарша, которая теперь смотрела на него странно. Или состраху и от ненависти к себе он придумывал, что странно?..

– Марк Анатольевич, из Перми директор третий раз звонит.Будете говорить?

Волошин знал, что поговорить нужно, необходимо просто,именно сегодня, сейчас.

– Нет, я занят, – сказал он в трубку деловым до отвращениятоном. – Передайте ему, что я сам позвоню.

– Хорошо, – помедлив, отозвалась Варя, и Волошинупоказалось, что она знает, что он трус и импотент, и это его взбесило.

– Скажите, что я поговорю с ним сегодня же! – рявкнул он. –Чтобы он ждал моего звонка!

– Я поняла, Марк Анатольевич.

– И не забудьте меня с ним соединить. Часов в шесть. Вампонятно?

Она опять помедлила.

– В это время в Перми будет восемь вечера, – сказала онасовершенно спокойно. – Но я вас соединю, конечно.

Волошин швырнул трубку, пробормотал: «Ну и прекрасно» – иопять уставился в окно. Если бы Разлогов сию минуту воскрес, Волошин, наверное,тут же убил бы его.

– У тебя все признаки надвигающейся депрессии, – сказала емупозавчера мать. – Возьми себя в руки, а лучше езжай, подлечись. Я знаю, чтоговорю!..

Она была доктор наук, специалист в психиатрии, известный навсю Москву. Конечно, она знала, что говорит!

Разлогова нет, документы пропали, премьер недоволен, заводывот-вот встанут, и у него, Волошина, на все про все две недели. От силы три. Впротивном случае… Случай действительно противный донельзя.

Волошин допил из холодной чашки холодный кофе, от которого вжелудке все горело и сворачивалось в трубочку, встал и вышел на балкон. У нихбыл шикарный балкон, общий с Разлоговым. По балкону можно было гулять, летомсюда выносили деревянные столы и диваны с полосатыми подушками и сюда жеподавали обед. Чистые скатерти трепетали на теплом ветру, красные «маркизы»давали веселую тень, розы, увивавшие деревянную решетку, были упруги ипрелестны, и в самом сидении на балконе было что-то южное, легкомысленное,легкое и приятное!

Волошин вышел, глубоко вдохнул воздух, сунул руки в карманыи закрыл глаза. Вот и зима на носу. Между белыми фигурными колонночкамибалюстрады намело сухого, колючего, серого снега. Деревянные решетки сдвинуты инакрыты мешковиной. Ветрено, холодно, пусто. Город лежал далеко-далеко,насупленный и серый, и было понятно, что вот-вот пойдет снег.

Волошин подошел к краю и заглянул вниз. Там, внизу, былимашины, зонты, грязное шоссе. Он наклонился и взял щепотку сухого снега.Конечно, ничем не пахло от этого снега, ни свежестью, ни морозцем! Он быстротаял в пальцах, капли падали Волошину на пиджак, оставляли пятна, как от слез.

Итак, нужно на что-то решаться. Понять, что произошло сключами, где он напутал! Это самый важный вопрос. Премьер и министр, завод вДикалеве и заказ на зубные щетки от компании «Дюнон», самый крупный насегодняшний день, – все это потом. Сначала нужно разобраться с бумагами, абумаг никаких он не добудет, пока не откроет сейф. А сейф он не откроет, покане поймет, где ключи. Нужно отыскать ключи. Потом нужно отыскать сейф. Какой-тотретий, в двух он уже проверил! В противном случае…

Тут Марк Волошин засмеялся тоскливым хриплым смехом – словноворона закаркала. Снег в ладони растаял совсем, остались только песчинки икакая-то мутная серость, как будто гарь. Разве от снега остается… гарь?

Он вдруг подумал – от моей жизни тоже осталась… одна гарь. Итут же спохватился. Жалеть себя нельзя, ни в коем случае!.. Следует бытьироничным и отстраненным, а он, кажется, только и делает в последнее время, чтожалеет себя. Никакой иронии и отстраненности!

Вчера он приехал домой в пустую, гулкую от пустоты, старуюквартиру в центре Москвы. Он прожил в ней всю жизнь, в этой квартире, и оченьее любил, а потом разлюбил в одночасье. Приехал голодный, продрогший до костей,как уличный пес. Он долго шатался по улице возле дома Марины Нескоровой, всеприкидывая, может, рассказать ей обо всем, и вместе они что-нибудь надумают!..Но так ни на что и не решился, конечно.

Он не стал заезжать в магазины, хотя знал, что есть нечего,холодильник пустой, но у него не было сил на магазины. Стуча зубами, он открылдверь, вошел и вдруг весь с головы до ног покрылся «гусиной кожей», даже волосына голове шевельнулись. Дома что-то изменилось!.. За то время, что он шаталсяпо улицам и мучился на работе, у него дома случилось что-то хорошее, почтиволшебное!

Конечно, этого не могло быть, но он на секунду поверил. Онвдруг весь расправился, потеплел, заулыбался глупо и крикнул громко, каккогда-то:

– Дашка!

И побежал на кухню, где, конечно, никого не оказалось, исвет не горел. Волошин не сразу понял, в чем дело, а потом догадался – просто вквартире стало тепло. Должно быть, днем, пока он мучился на работе и шаталсявозле дома Марины Нескоровой, вдруг затопили, и это непривычное тепло сбило егос толку. Он постоял на темной кухне, грея о батарею руки и думая уныло, что емудаже некому сказать о том, что затопили! О том, что он приехал с работы и вдругтепло!

Впрочем, все это глупости. Просто ирония и отстраненностьподевались куда-то в ту секунду, когда он почти поверил, что случилось что-тохорошее!..

Волошин сунул руки в карманы, медленно пошел вдольбалюстрады, и ветер продувал его насквозь, до самых костей, и глубже, до самогосердца, которое нынче было у него маленьким, скорченным, ледяным. Он дошел достеклянных дверей в кабинет Разлогова и остановился, увидев внутри свет.