«Мастер и Маргарита»: За Христа или против? (3-е изд., доп. и перераб.) - Андрей Вячеславович Кураев

Тут уж изумился студент: «Да вы бы хоть притворялись, что ли, что вы верите, вам же за это деньги платят!» А батюшка продолжает: «Видишь ли, в такого бога, в какого не веришь ты, в такого бога не верю и я. Ибо когда ты говоришь „бога нет“, ты, наверно, представляешь себе седобородого старичка, сидящего на облаке и бросающего на землю молнии… Но христианство не верит в таких богов. Открой учебник догматического богословия и посмотри, какие смыслы мы сопрягаем со словом „Бог“, и, может быть, в таком случае ты не станешь отрицать нашу веру…»

Итак, представлений о Боге и о Христе может быть много. Булгаков подает образ Иешуа как заниженный и как вызывающий несогласие. С каким же из ранее созданных в культуре образов Христа Булгаков вступает в полемическую перекличку?

Если сосредоточиться на отрицательной программе, то есть на том, каких черт Иешуа лишен, — то перед нами Иисус Ренана. И вообще «исторической школы атеизма». Но у Иешуа есть позитивная программа. Есть главный тезис его проповеди. Это радикальный пацифизм.

Кто в мире Булгакова утверждал, что: 1) Иисус реально существовал; 2) Он не был Богом и не воскресал; 3) что главное, чему Он учил, — это всепрощение и пацифизм?

Наиболее яркое (а на советском культурном пространстве и наиболее авторитетное) лицо, представлявшее эту версию, — это Лев Толстой.

В 30-годы с каждым годом его авторитет все возрастал: советская власть простила Льву Николаевичу его графство, объявила классиком и начала издавать 90-томное полное собрание сочинений. Конечно, в это собрание входили и «богословские» труды Льва Толстого, отрицавшие Божественность Христа.

У Корнея Чуковского в «Воспоминаниях о М. Горьком» есть точная заметка: «Была Пасха. Шаляпин подошел к Толстому похристосоваться: — Христос воскресе, Лев Николаевич! — Толстой промолчал, дал Шаляпину поцеловать себя в щеку, потом сказал неторопливо и веско: — Христос не воскрес, Федор Иванович… не воскрес…».

Себя Лев Николаевич назначил в почетные безапелляционные цензоры Евангелия: «Читатель должен помнить, что не только не предосудительно откидывать из Евангелий ненужные места, но, напротив того, предосудительно и безбожно не делать этого, а считать известное число стихов и букв священными»[348].

Моралистика без мистики — вот «евангелие от Толстого». Всепрощение, непротивление и никаких чудес и демонов.

«Я говорил, — рассказывал арестант, — что всякая власть является насилием над людьми и что настанет время, когда не будет власти ни кесарей, ни какой-либо иной власти. Человек перейдет в царство истины и справедливости, где вообще не будет надобна никакая власть». И еще: «Я, игемон, — ответил, оживляясь молодой человек, — рассказывал про царство истины добрым людям и больше ни про что не рассказывал. После чего прибежал один добрый юноша, с ним другие, и меня стали бить и связали мне руки»[349].

Льва (Николаевича) видно по когтям: его Иисус тоже «ни про что не рассказывал», кроме всепрощения…

Родство Иешуа и рафинированного толстовского атеизма вполне очевидно.

И напротив, белогвардейская этика Булгакова оказывается в родстве с этикой церковных ортодоксов. Рыцарская этика «нетерпимых» крестоносцев была совсем иной: «По другую сторону войны всегда лежит мир, и если ради него нужно сразиться — мы сразимся»…[350]

Да, Булгаков предлагает художественную версию толстовско-атеистической гипотезы. Но при этом вполне очевидно, что учение Иешуа не есть кредо Булгакова.

2. Профессор Понырев?

Мне искренне жаль школьных учителей, которые вынуждены преподавать по учебникам литературы, авторы коих испытывают очевидные затруднения с умением понимать читаемое. Авторам учебников отчего-то хочется видеть в Иване Бездомном положительного героя. Наверно, сказывается в них собственная тоска по профессорскому званию, вот и благоговеют они перед этим титулом, с коим в эпилоге романа предстает Бездомный.

«Одни герои нашли подлинные нравственные ценности (Иван Бездомный обретает дом и — что символично — становится профессором истории, серьезным ученым)»[351]. «Подлинным героем становится Иван Понырев (бывший поэт Бездомный), сумевший вырваться из-под губительного влияния Берлиоза и вновь обретший свой Дом — Родину — и ставший профессором истории»[352]. О. Басилашвили, сыгравший роль Воланда в сериале В. Бортко, вообще считает, что Понырев стал «профессором богословия» (на телеканале «Россия» 23 января 2006 года).

Да неужели получение от советской власти квартиры и профессорского звания достаточно для того, чтобы считаться положительным героем (да еще в глазах Булгакова)?!

Вот рассказ Булгакова о карьере Понырева: «Человек лет тридцати или тридцати с лишним. Это — сотрудник института истории и философии, профессор…» (эпилог).

Сначала о возрасте. Действие московского романа — вторая половина 30-х годов (в тексте троллейбус, появившийся в столице лишь в 1933 году, упоминается как вполне привычная часть жизни; продукты приобретаются свободно, без карточек, отмененных в 1935-м). Прощание с Берлиозом происходит, когда Ивану было 23 года. Значит, он родился в канун мировой войны, в школу до революции пойти не успел. Школьный его возраст приходился на годы революции, Гражданской войны и разрухи. Все его образование — начально-советское (в смысле — образование начальных лет соввласти, когда советская система образования еще не сложилась, а классическая система была уже разрушена).

Что с историей Иванушка был знаком плохо, показывает то, что вполне расхожие речи Берлиоза про древних богов и их взаимное сходство Иван слушает как совершеннейшее откровение («поэт, для которого все, сообщаемое редактором, являлось новостью» (гл. 1)).

Он не читал Евангелия и впервые пробует это делать в психбольнице, чтобы сравнить рассказ Воланда: «Несмотря на то, что Иван был малограмотным человеком, он догадался, где нужно искать сведений о Пилате…»[353]

«Про композитора Берлиоза он не слыхал»[354]. О шизофрении ему предстоит получить первую информацию уже в психушке («Жаль только, что я не удосужился спросить у профессора, что такое шизофрения. Так что вы уж сами узнайте это у него, Иван Николаевич!» (гл. 1)).

С «Фаустом» (будь то Гете, будь то Гуно) не знаком. «Простите, может быть, впрочем, вы даже оперы „Фауст“ не слыхали? Иван почему-то страшнейшим образом сконфузился и с пылающим лицом что-то начал бормотать про какую-то поездку в санаторий в Ялту…» (гл. 13).

«Илиаду», цитируемую Воландом, он также не узнает и не понимает[355].

И раз уж он был намерен Канта послать в Соловки, то ничего Иванушка не знал ни о времени жизни Канта, ни о его национальности, ни о его философии.

Иностранных языков не знает (знакомство мастера с языками вызывает у Ивана приступ зависти).

Если в эпилоге Ивану тридцать — значит, прошло всего семь лет. За семь лет пройти путь от невежественного[356]