Спасенная горцем - Сабрина Йорк

Его натужное дыхание и ее стоны эхом отдавались в комнате вместе с резкими шлепками плоти о плоть. Быстрее и быстрее, сильнее и сильнее, яростнее и яростнее она объезжала его, стремясь к забытью. Совместному забытью.

Это было самой чудесной в мире пыткой. Ханна ощущала себя распятой на дыбе блаженства, между наслаждением и мучительной потребностью. Она продолжала тянуться к наслаждению, но оно в последний момент ускользало. И когда она уже подумала, что больше не вынесет, когда уже не могла выдержать, когда решила, что может просто умереть от мучительной лихорадки неудовлетворенного желания… он словно распух в ней. Это неожиданное давление, распиравшее лоно, мгновенно лишило ее разума, ослабило мышцы, вознесло высоко, куда-то прочь, за пределы этой кровати, этой комнаты, этой действительности. Самого сознания. Мириады огней вспыхнули и засверкали за опущенными веками. Наслаждение окутало ее радужным дождем.

Александр что-то прорычал, очевидно имя жены, и сжал ее бедра в стальной хватке. И стал вонзаться снова и снова, держа ее крепко, хотя уже был так глубоко, как только мог. Каждый его выпад посылал по ее телу новые вихри восторга. Но не такого острого, как жаркий поток райского блаженства, который ее наполнял.

Ханна инстинктивно сжала его внутренними мышцами, но наслаждение уже ослабевало, а вместе с ним и ее конвульсии. Вскоре от них осталось только слабое воспоминание.

Дрожь пробежала по ее телу с головы до ног, и она обмякла у него на груди. Он обнял ее сильными и крепкими руками, прижал к себе, роняя легкие поцелуи на лоб и бормоча что-то в ее волосы. Потом приподнял ее подбородок и стер слезы со щек.

Ханна удивленно моргнула. Неужели она плакала? Но почему?

Ах, она знала почему. Их слияние было чем-то большим, чем простое соитие. Чем-то гораздо большим. Она знала это, потому что в углу его глаза тоже блеснула слезинка.

Александр разбудил Ханну поцелуем. Его язык ткнулся ей в губы. Потом в щеку. Потом в раковину уха. Не так романтично, как… влажно. Вернее мокро.

Ханна открыла глаза, чтобы рассерженно уставиться на мужа. Подумать только, она с самого утра вся мокрая и…

И увидела не его красивое лицо. Это не он. Если только не отрастил мех. И морду. И болтающийся язык.

Зашипев, она толкнула Бруида, который навис над ней, положив лапы на подушку с обеих сторон ее головы, чтобы было легче «умывать» хозяйку. Она попыталась отодвинуть его, но он упрямо вертел головой, желая и дальше выражать свое обожание. А может, просто был голоден.

Наконец Ханна сумела отделаться от пса и села, глядя на ту половину кровати, где ночью лежал Александр.

Нелогично было так расстраиваться, не увидев мужа. Ей следовало этого ожидать. Нелогично раздражаться, найдя письмо на подушке, там, где должна была быть его голова.

Ханна со вздохом подняла письмо и махнула им в сторону Бруида.

– Попробуй он только не написать мне что-то хорошее, – пробормотала она.

Бруид улыбнулся. Окончательно придя в раздражение, она рывком развернула пергамент и стала читать. И успела пробежать глазами только первую строчку, а сердце уже забилось неровно. Пальцы онемели, но выражение лица смягчилось, а раздражение развеялось, как дым на ветру.

Потому что он написал ей любовное стихотворение. То есть не совсем любовное, а почти.

«Ханне.

Ханна вздохнула.

Романтично? Определенно. И строки рифмовались. Она предпочитала рифмованные стихи и считала, что кто-то должен издать закон, гласящий, что все строфы должны рифмоваться.

Внизу было что-то приписано мелким почерком. Она поднесла письмо к глазам, прочитала и разразилась смехом:

«И я в самом деле люблю коричневый цвет».

Конечно, любит. Эта мысль пришла ей в голову, а с ней еще одна: нужно подняться в башню и поблагодарить его за стихи. Но она вспомнила свирепое лицо Фергуса, когда тот объявил, что никто не смеет беспокоить его милость по утрам, поэтому решила никуда не ходить. Нужно быть терпеливой и ждать, пока Александр закончит работу.

Черта с два! Она его жена. Если она не сможет отвлечь его от работы, на что же вообще она тогда годится?

Александр, нахмурившись, читал отчет. Оказывается, недостаточно было того, что он получил тревожный доклад от своих людей в Даунрее, на который нужно было немедленно ответить. Недостаточно, что из поместья Олрига приходят вести о том, что ублюдок начал огораживать свои земли. Черт, бездомные беженцы уже начали появляться у ворот замка! Недостаточно, что Александра одолевала тревога из-за требования Кейтнесса сделать то же самое. Недостаточно, что он пытался сосредоточиться на работе, хотя мечтал оказаться в другом месте. Предпочтительно в постели. С женой.

Он ощущал ее аромат. Она в самом деле проникла ему в душу. Удивительно, что все случилось так быстро. Но ведь это Ханна. Он захотел ее с первого взгляда. То, что она продолжала очаровывать его, восхищать, особенно теперь, когда он узнал ее лучше, не должно было стать потрясением.

Но, проклятье! Он не мог уложить ее в постель, не мог найти и схватить в объятия, как страстно желал. Не мог, пока не закончит работу.

Ему нужно прочитать несколько докладов и решить дела, требующие его внимания, включая вопросы о новой ткацкой мастерской в Броке и очередной сваре в Лите… не говоря уже о горе писем от соседних баронов, призывающих его присоединиться к ним. Кроме того, он обдумывал план своего предложения Кейтнессу, альтернативу огораживанию, которым одержим герцог. Оставалось потрудиться над деталями. Работы так много! И так много зависит от его решений. Особенно сейчас. Совсем нет времени отвлекаться, даже на столь соблазнительную женщину, как его жена.

Александр со вздохом отодвинулся от письменного стола, встал и покрутил шеей. Он работал уже несколько часов. Отвечал на письма, сам писал требования о подвозе всего необходимого для жизни в замке и одолевал бесчисленные отчеты. Он устал и…

Александр оцепенел, заметив краем глаза какое-то движение у двери. Кто-то стоял на лестничной площадке у его кабинета. Он шагнул ближе, чтобы узнать, кто это. Хотя уже все понял. До него донесся ее аромат.

Ханна подняла глаза и улыбнулась.

– Ханна, что ты… здесь… делаешь? – Он не хотел, чтобы голос прозвучал резко, но, должно быть, вышло именно так, потому что ее улыбка померкла. Александр протянул ей руку: – Заходи.

Она поколебалась.