Гладиатор - Филипп Ванденберг

Вителлий растерянно смотрел на них. Блеск в глазах, с которым он вошел в атриум, сменился неуверенным, уклончивым взглядом. Поппея, все еще стоявшая рядом с гладиатором, сразу же заметила его неуверенность.

– Кулачный бой – не самая сильная твоя сторона? – спросила она так тихо, что никто, кроме Вителлия, не смог ее расслышать.

Вителлий пожал плечами, постаравшись изобразить на лице улыбку. Поппея украдкой тронула его за руку:

– Ты не должен бояться этого боя. Я думаю, что смогу помочь тебе.

Гладиатор, однако, успел уже взять себя в руки. Гнев блеснул в его глазах. Он сжал левую руку в кулак и, взмахнув им, проговорил, чуть повысив голос:

– Благодарю тебя, Поппея, за предложенную помощь, но я в ней не нуждаюсь. Я полагаюсь вот на этот кулак. Он – и только он – решит исход боя!

– Прости, если чем-то обидела тебя, – сказала Поппея. – Знай только, что я на твоей стороне и что император стремится угадать каждое мое желание. Я полагаю, что Ферорас готов на все, лишь бы повысить цену этого боя, а тем самым и свой выигрыш. Ферорас привык играть на высшие ставки, и сейчас он ставит на кон твою жизнь.

Вителлий взглянул на Поппею. В его глазах уже не было гнева.

– Тебя считают женщиной, которая в своих поступках руководствуется только разумом. Римляне шутят, что, прежде чем ответить на пожелание доброго утра, ты обдумываешь, а даст ли это тебе что-нибудь…

– Кто обращает внимание на насмешки толпы? – засмеялась Поппея. – О тебе говорят, будто ты обладаешь силой Геркулеса и холодным, как снег на горных вершинах, разумом. В действительности же ты симпатичный юноша из провинции, которому улыбнулась Фортуна и который боится лишь того, что однажды богиня счастья изменит ему.

Вителлий покраснел. Давно уже никто так неуважительно и в то же время метко не отзывался о нем.

– Или я ошибаюсь? – спросила Поппея.

– Нет, нет, – тихо ответил гладиатор. И после короткого раздумья добавил: – Спасибо, Поппея.

– За что?

– За правдивые слова! – ответил Вителлий. – Кто сегодня говорит в Риме правду?! У каждого на уме только собственная выгода. Говорят о любви, а имеют в виду похоть. Говорят о благочестии, а думают о прибыли. Больше всего следует бояться тех, кто именует себя твоими друзьями, и даже Сенека, проповедующий добродетель, делает это ради денег. Все в Риме поставлено с ног на голову. Если женщина говорит «нет», это означает «да», и чем больше у кого-то долгов, тем большим он пользуется уважением. А император, который мочится на изображения богов, все же считается божественным. О, что же это за город!

Окружающие начали уже шушукаться насчет доверительной беседы, которую, похоже, вели между собой Поппея и Вителлий. Со времени смерти Мессалины Поппея была женщиной, привлекавшей наибольшее внимание римлян, замешанной во многих скандалах и загадочной, словно сфинкс, благодаря неясным отношениям, связывавшим ее с самим императором. Похоже, что Ферорас сумел добиться эффекта, к которому так искусно стремился.

– Твои слова нравятся мне, – после короткого раздумья проговорила Поппея. – Ты говоришь совсем иначе, чем все остальные.

В это мгновение к ним подошла Мариамна и, хлопнув в ладоши, приказала рабам:

– Вина для Поппеи и Вителлия!

Она хотела избавиться от чувства ревности, с которым уже некоторое время наблюдала за этой парой. Вителлий, однако, не отрывал неподвижного взгляда от молодого человека, стоявшего рядом с одетым в пурпурную тогу сенатором. Поначалу женщина приняла этот неподвижный взгляд за признак смущения, но тут же Вителлий, не отводя взгляд от незнакомца, спросил:

– Мариамна, кто этот человек, стоящий рядом с сенатором?

– Насколько я знаю, это номенклатор сенатора Криспа.

– А его имя?

– Лишь богам ведомо, – засмеялась Мариамна. – В конце концов, это он здесь для того, чтобы называть своему господину имена других гостей.

Вителлий поставил кубок и начал прокладывать себе дорогу сквозь плотную толпу гостей. Чем ближе он подходил к сенатору и его слуге, тем резче и безжалостнее отодвигал в сторону всех, оказывавшихся на пути. Ни сенатор, ни его номенклатор не замечали приближения Вителлия. В паре шагов от них Вителлий остановился, еще раз присмотрелся к молодому человеку, а затем произнес не в полный голос, но достаточно громко, чтобы каждый в притихшем атриуме мог его услышать:

– Каата!

Медленно, внезапно почувствовав себя загнанным в ловушку, номенклатор повернулся. И без того узкогрудый, он выглядел еще более щуплым по сравнению с широкоплечим гладиатором Вителлием. Осторожно, словно обдумывая каждый шаг, гладиатор приблизился на расстояние вытянутой руки, еще раз презрительно процедил сквозь зубы: «Каата!», а затем, выкрикнув: «Где Ребекка, где?», нанес щуплому человечку сокрушительный удар в челюсть.

Описав дугу, номенклатор рухнул на один из столиков и остался лежать неподвижно среди раздавленных экзотических фруктов, перевернутых кубков и разбросанных кусков мяса. Словно исполнив неотложный долг, Вителлий повернулся и вышел из атриума в сад.

Мариамна беспомощно поглядела на Ферораса, кивнувшего головой в сторону сада, и поспешила вслед за Вителлием. Нашла его она сидящим на спине одного из дельфинов фонтана.

– Вителлий! – воскликнула она, кладя руку на плечо гладиатора. – Успокойся, Вителлий!

– Мне следовало бы убить этого сына азиатской шлюхи! – горячо проговорил Вителлий. – На его совести судьба Ребекки. Он уговорил ее выйти за него замуж, присвоил все ее сбережения и, когда Клавдий изгнал евреев из Рима, сам откупился, а девушку бросил на произвол судьбы. Почему только я не убил его!

Мариамна прижала голову Вителлия к своей груди. Проведя ладонью по его щекам, она почувствовала, что они влажны от слез.

– Я знал, – дрожащим голосом продолжал Вителлий, – что однажды встречу его, я знал это. И ничего не значит, что он сбрил бороду и что волосы у него теперь такие же короткие, как у всех римлян, – я узнал бы эту гнусную тварь даже во время сатурналий среди тысяч людей в масках.

Из дома до них доносились взволнованные голоса. Никто из гостей не знал первопричины случившегося, и теперь все гадали, какие счеты свел с номенклатором Вителлий. Рабы унесли все еще не пришедшего в себя Каату. Мариамна, взяв обеими руками голову Вителлия и приблизив ее почти вплотную к своему лицу, взволнованно заговорила:

– Тебе известно, Вителлий, что ты значишь для меня. Ты знаешь, как я тоскую по тебе и по твоим объятиям. Я никогда ни на что не претендовала, мне всегда было довольно того, что я получала от тебя. Но я давно уже почувствовала, что думаешь ты только об одном. Для тебя ничего не значит очередная победа на арене, напротив, мне часто кажется, что ты ищешь смерти, потому что в мыслях у тебя только эта девушка.

– Судьба приговорила меня к жизни, – с горечью проговорил Вителлий, – но жизнь эта ничего для меня не значит.