Планы на ночь - Наталья Потемина

— Ты устала? — спросил Никита.

— Да, — автоматически ответила я и как-то сразу почувствовала, как тяжелые плотные веки закрываются сами, и голова, давя на шею, клонится на плечо.

— Идем наверх, я тебя уложу, — предложил Никита.

— А ты что будешь делать? — спросила я.

— Разве не ясно? Я буду сидеть внизу, курить, думать и беречь твой сон.

— А ты не бросишь меня тут одну?

— С ума сошла? Конечно, не брошу. По крайней мере, сегодня. Так что у тебя есть шанс опередить меня.

— Я могу, — слабо улыбнулась я, — я такая…

Четвертый сон Марьи Ивановны

Мальчика звали Алеша. Он был старше меня на два года. Когда мы познакомились, он учился в девятом классе, а я в седьмом. Алеша появился в нашей школе неожиданно, в середине года, и сразу всех покорил.

Учителя в нем души не чаяли: умница, интеллектуал, отличник. Мальчишки из десятого «Б» сразу приняли его в свою рок-группу. Он писал чумовые тексты и прекрасно играл на всех инструментах. Девчонки вообще голову потеряли. Такого красавчика еще надо было поискать. Широко распахнутые темные медовые глаза, ресницы длинные, круто выгнутые, волосы темно-каштановые, стриженные под Пола Маккартни, крупный чувственный рот, широкие плечи, крепкие руки, рост под метр девяносто — все глянцевое, каталожное, ослепительное. Но Леха как будто не сознавал ни красоты своей, ни своих многочисленных талантов. С его губ не сходила робкая и какая-то беззащитная улыбка, и на мир он смотрел удивленно и растерянно, как будто сам себе задавал вопрос: «Зачем я здесь, почему?»

Невозможно было представить себе, предположить, нафантазировать, увидеть в самом смелом новогоднем сне, что он обратит на меня внимание. Я могла лишь издали наблюдать за ним, вздыхать по нему и обильно заливать слезами пресловутую девичью подушку. Долгими осенними вечерами бродила я под его окнами в надежде на случайную короткую встречу: пройти ли мимо, не поднимая глаз, пробежать ли, задерживая дыхание внутри себя, чтобы не спугнуть, не разозлить удачу, постоять ли молча, ковыряя носком ботинка прелую сырую землю — все равно что, лишь бы это произошло, выгорело, образовалось. Каждый день, как на работу в ночную смену, ходила я туда, к знакомой улице, к заветному дому, к единственному, по-особому светлому, теплому и такому недосягаемому окну. В сентябре был листопад, в октябре зарядили дожди, в ноябре подули ветры, неся в город серые тучи снега, смешанного с песком, туманом, гарью и прелым кислым запахом дальних и еще не заброшенных аулов.

Хотелось больше бывать дома, но мне катастрофически не хватало школьных, крошечных, редких и бедных на впечатления встреч. Можно было всю перемену простоять у входа в его класс и не дождаться, не увидеть, не услышать, не вытерпеть и не почувствовать. И даже ухватив удачу за пышный сверкающий хвост и обмирая от возникновения Алешиного светлого образа на моем скудном горизонте, я тут же разочаровывалась и опускала плечи от его мгновенной пропажи в пестрой, многоликой и такой непроходимой толпе.

Я мечтала встретиться с ним где-нибудь наедине: в темном подвальном помещении, в раздевалке спортивного зала, в черном забытом коридоре, у запасного выхода, в проходном дворе, в опасной подвортне или на узкой и пустынной лестнице обшарпанного малолюдного подъезда. Там, в этой таинственности, сумрачности и безвыходности наши взгляды наконец встретятся, удивятся друг другу и обрадуются.

Но все эти заветные и благословенные места счастье обходило стороной. И мне оставалось только надеяться на чудо, которое не заставило себя ждать.

Был школьный Новогодний бал. Малолеток на него не пускали, только восьмые-десятые классы. Я, вместе со стайкой одноклассниц, самых смелых и продвинутых девочек, стояла у входа в школу под покровом ночи и уже теряла надежду проникнуть в ее недра. Учителя плотным кольцом обступили двери и просеивали всех входящих тяжелыми неподкупными взглядами. Но наши старшие товарищи не оставили нас в беде. Кто-то большой, хитрый и добрый высунулся из окна первого этажа и прокричал: «Эй, сикильдявки, идите сюда, дело есть». Мы гуськом заковыляли на зов. От долгого стояния на морозе коленки в тонких колготках замерзли, губы посинели, и пальцы сами сложились в кулаки в карманах хлипких синтепоновых курток.

— Давай руку, — услышала я чей-то голос из темноты и, не задумываясь, потянулась к нему.

Через пару минут мы все уже были внутри школьной раздевалки.

— Пить будешь? — спросил тот же незнакомый голос, снова обращаясь только ко мне.

— Буду, — тут же согласилась я и, схватив белыми бесчувственными пальцами протянутую бутылку, сделала большой жадный глоток.

Водку мне уже приходилось пробовать, и я не нашла в ней ничего хорошего. Но тут, в кромешной темноте, с мороза и с испуга она не показалась мне особенно противной. Жаркое обволакивающее тепло от нее растеклось благодатно по всем внутренностям и мгновенно ударило в голову.

Девчонки тоже все отпили по глотку и сразу развеселились.

— Тихо, мелюзга! — сказал все тот же загадочный голос. — Сейчас я вас в свет выводить буду.

По поводу света он погорячился. Света как такового на подобных мероприятиях не было. В зале, где проходила дискотека, горели только редкие маломощные прожектора у сцены. С потолка свисал большой, оклеенный зеркальными осколками шар, который слабо вращался, раскидывая по стенам «солнечных» зайчиков. В этой зыбкой, плотной и разгоряченной толпе никакие учителя нам были не страшны. Главное смешаться, рассеяться и стараться держаться поближе к центру, чтобы не попадаться им на глаза. Наши педагоги, состоявшие в основном из пожилых, как правило, незамужних и, в общем, не очень счастливых теток, сиротливо стояли по периметру спортзала, смотрели на нас завистливо, делясь друг с другом впечатлениями. Их ученики, поднабравшись спиртного или наглотавшись таблеток, зажигали перед ними, кто во что горазд.

В те давние времена быстрые танцы еще чередовались с медленными, и громадная разношерстная толпа со строгой периодичностью, по мановению волшебной палочки разделялась на пары и уже организованно топталась на месте под тягучее, изматывающее и вынимающее душу гитарное соло.

В кавалерах я не нуждалась. Во время быстрых танцев они суетились где-то вдалеке, а на медляк оказывались рядом и, почти не спрашивая, клали мне на плечи свои руки и, сгорбившись, повисали, лишь изредка утруждая себя ленивой перестановкой ног.

Неожиданно на меня обратил внимание Игорь Ханов, школьный авторитет по прозвищу Хан. Он был известным в школе наркоманом, второгодником и дефлоратором. Хан сначала наблюдал за мной со стороны, потом подобрался поближе, потом взял меня за руку и потащил куда-то в сторону. Я стала безмолвно, но решительно сопротивляться, Хан оглянулся, остановился, с удивлением на меня посмотрел и вдруг прижал меня к себе с такой силой, что я чуть не задохнулась. Он стоя как будто лег на меня, и мои колени, не выдержав, подкосились под его тяжестью. Какое-то время мы просто топтались на месте, и я ничего не чувствовала, кроме жара от его тела и легкого запаха пота, исходившего из под его поднятых рук. Потом он требовательней и настойчивей стал вдавливаться в меня, и я вдруг, сначала слабо, а затем все явственней и сильней ощутила его мощную и толкающуюся эрекцию. Хан ритмично и медленно в такт музыки двигал бедрами и из-за своего небольшого роста попадал мне точно между ног, в то место, которое никому еще не открывалось, никому еще не принадлежало и ни кем еще не было востребовано. Мне было страшно, неудобно, непонятно, стыдно и одновременно любопытно. Я не знала, что делать, как остановить его и как самой остановиться. Я, отдаляясь, выгибала спину и пыталась ослабить его напор, но не могла отделаться от него совсем, тихо, ненароком, не привлекая к себе чьего-либо внимания.