Внучка берендеева. Третий лишний - Карина Демина

И на пластине этое каменные пирамиды гляделися огроменными.

— Вот дорога солнца… когда умирал очередной правитель, то тело его оборачивали мягкой тканью, вымоченной в особом растворе. Уклыдвали на ладью из золота. А ее уже волокли белые волы с вызолоченными рогами.

Волы — это навроде быков наших, как я поняла, только рогастее. У наших-то рога спильвают, поелику зело бодучие оне. А те, шеметские, стало быть, иного норову, ежель хозяева этакие длиннющие рога оставили. Небось ткнет таким — и наскрозь…

— Шемет был могучей страной. Всего-то в достатке было… великая река поила землю, на ней выращивали зерно. И овес, и золотую рожь, которая давала по два урожая в год… — Люциана Береславовна перевернула страничку, нежно погладила склонившегося над землею хлебопашца, махонького, что мурашка.

И быка приласкала.

Рогастого.

А вот бы купить такого… небось и на боярских дворах этакого дива не сыскать. В Барсуках и вовсе о подобном не слыхивали. Роги я б золотить не стала, баловство этое. А вот хомута на шею могутную вздеть да запрячь в телегу — от бы подивилися люди.

И телятки, глядишь, крепкие были б.

Особливо ежель свесть его с норманнскою коровой, которая зело молочная и молоко жирное дает, по ведру за раз, хотя ж сама и не сказать чтоб велика.

— Но как водится, им было мало. Зачем довольствоваться тем, что выпало милостью богов, когда можно взять больше? И полетели колесницы, понесли магиков. Пали соседние царства одно за другим, склонили головы. И потекли вереницы рабов в благословенную землю.

И вправду идут люди.

Понурились.

Под ноги глядят, а может, на сами этие ноги, цепями спутанные. И над ними высится будто бы человек, а может, и не человек. Тело человечье, а голова звериная.

Скалится.

— Наступила новая эра. Золотой век. Потомки богов не сеяли и не жали, не разводили скот, не занимались никаким иным делом…

Женщины и мужчины.

Веселятся будто бы, только как-то страшно мне глядеть на этакое веселье. Стоят люди в нарядах диковинных, вовсе срамных. На мужиках юбки. На бабах платья, но такие, что гляжу и краснею… да не в одежах дело. На лица гляжу, а оне — будто бы и не лица, как есть хари звериныя.

— С обыкновенными людьми они не соединяли кровь, но лишь друг с другом. И дети стали рождаться больными и слабыми. Ленивыми. Поколение за поколением утрачивали они что силу былую, что знания… кому было передавать их, когда ученики приходили глупые да ленивые?

Люциана Береславовна закрыла книгу.

— И однажды случилось так, что рабы, которые размножились и заняли плодородные земли, восстали против хозяев. Поняли, что не осталось больше магов. В гневе истребили они почти всех. Уничтожили род Бает, людей-кошек и Сетхов-змей. Анубисов, Быков…

Она произнесла это печально.

— А когда последний из отмеченных древней кровью ушел в загробный мир, то и чары, землю хранившие, развеялись. Не прошло и десяти лет, как обмелела великая река. Пустынные ветра иссушили русло ее, растрескалась земля… мор поразил скот, а затем и людей. Уцелевшие же умерли с голоду…

— А вивернии…

Ежель все померли, то как вышло, что Архип Полуэктович остался? Он-то живее прочих, ноне вон бежал да все приговаривал, что мы, дескать, стараемся плохо, коль позволяем старику себя обогнать. Ага… старику… бежит и парасольку новую над головой держит.

От солнца, стало быть.

В лысину печет.

— Род виверниев всегда отличался любовью к перемене мест. Вивернии покинули земли страны Шемет задолго до восстания. Сначала они пересекли пустыню, вроде как желали убедиться, что за краем ее есть иные страны. Поднялись в горы, что отделяют Шемет от прочих земель… там и остались. Родовое гнездо, куда рано или поздно, но Архип вернется. Я так думаю… он как-то обмолвился, что его пока не позвали. Вивернии долго живут, дольше магов. И по их меркам Архип еще очень молод. Самое время ему пожить среди людей…

Я кивнула.

Раз так то… птицы вона кажный год возвертаются к гнездам своим, а вивернии хоть от соловьев отличные, да все твари Божинины.

— Что-то мы с вами сегодня заговорились, Зослава, — произнесла Люциана Береславовна, альбом свой прикрывая. И нежно так обложку погладила. — Но спасибо… и будете зелье варить из черноягодника, аккуратней. Коварное растение.

Щучку он заприметил издали, пусть и обличье она сменила. Куда подевалася бесшабашная девка, которой самое место в воровском шалмане? Боярыня прогуливается, а может, купчиха. Не первое сотни — те-то все больше на возках ездют, берегут ноженьки, но из второй точно.

На ней летник из саксонское гладкое ткани.

Шапочка бархатная да с опушкою из лисицы. На плечах шубка лежит новомодная, вязаная, про которые бают, будто бы протянуть такую скрозь колечко можно… а вот собой девка не сказать, чтоб хороша. Но и некрасивою не назовешь. Личико круглое да в конопушечках, щедро солнцем обласкано. Носик пухлый. Губки круглые. Бровки домиком.

Коса тяжкая мало что не до пят самых спускается.

— Доброго дня, сударыня. — Еська вежливо поклонился. — Где амулетик взяли?

— Где взяла, там уже нету, — ответила Щучка.

И глаза блеснули гневно.

От что он ей сделал? Ничего. Он тоже руки воровской царевны не искал. И от нынешней встречи отказался б, когда б не пришло письмецо на мятое бумаге. В нем ни словечка, только загогулины две кривоватые, будто бы детскою рученькою малеванные. Попадет письмецо в чужие руки, да и сгинет непрочитанным.

— Вам он к лицу, — не сдержался Еська.

— Рада.

Она шубку сползающую поправила. А от руки отказалась. Зря, Еська, может, вежливый, его, может, учили манерам всяческим… этикетам… даром, что ль, он того саксона до седых волос довел?

— Прогуляемся? — предложил Еська и на ворота Акадэмии покосился.

Надо было братьям сказать, да… по возвращении оправдываться пришлось, что сбег. И не до новостей этаких. Потом как-то и не к слову было.

— Прогуляемся, — сквозь зубы ответила Щучка.

Шли неспешно.

Рядом, но каждый о своем думал. Еська вот мучительно прикидывал: неужто исполнил Безликий свою часть сделки? И ответы дал? Но тогда, выходит, прислал он их с дочерью бедовой, а из нее поди вытяни хоть словечко.

Сразу видно, стерветь.

Такая если и не переврет из вредности исключительно, то всяко поиздевается.

От улочки прямой свернули на Калачную, где калачами и вправду торговали. Тут сытно пахло хлебом, хотя ж пекарни стояли чутка в стороночке.

— Пряника хочешь?