Агент Византии - Гарри Тертлдав

– Когда Вигхард без предупреждения приставил нож к моему горлу и принялся твердить о демонах и заклинаниях, я окончательно понял, что они всего лишь варвары. Раз ему нужно было заклинание, что ж, я сказал ему одно. Мой брадобрей клянется, что оно помогает росту волос; если англичане найдут этому какое-то военное применение, пожалуйста. Вигхард мне поверил; он подумал, я слишком испугался, чтобы врать.

Лаканодракон удостоил Аргироса изумленным взглядом и похлопал его по спине.

– Хорошая работа, Василий, и какая находчивость! А для меня одной заботой меньше. – Он сделал паузу и провел ладонью по своей лысой голове. – Ты должен назвать мне имя твоего брадобрея.

– Ах, конечно, господин, – ответил Аргирос, из осторожности подавив улыбку. – С превеликим удовольствием.

Стук в дверь был неуверенный – так умеет стучать всякий секретарь, подозревающий, что начальника желательно не беспокоить. Но Василий Аргирос был рад передышке.

– Войдите, – крикнул он, отпихнув в сторону лежавшие на столе свитки папируса и листы пергамента.

Дело, лежащее перед ним, было тянувшейся уже не одно тысячелетие тяжбой в Египте, а это означало, что, независимо от любых усилий, вопрос не будет решен при жизни магистра и, вероятно, даже через полвека после его смерти. Нездоровое сутяжничество египтян было причиной постоянных возмущений еще во времена правления императора Юлиана[42]. С тех пор положение только усугубилось. Как добрый христианин, Аргирос считал Юлиана Отступника достойным адских мук, но как чиновник Римской империи – полагал, что разбирательства с египтянами сродни предвкушению ада.

Стараясь не думать об этом деле, магистр погрузился в мечты, глядя из окна своего кабинета в Претории на коричневый массив оштукатуренного фасада собора Святой Софии и окутанный дымкой азиатский берег Пропонтиды[43].

Потому он приветствовал секретаря с воодушевлением, чуждым сдержанной натуре Василия:

– Добрый день, Анфим! Чем могу быть вам полезен в это прекрасное весеннее утро?

Анфим, худой и сутулый человек с вечно перепачканными в чернилах пальцами, подозрительно посмотрел на магистра; секретарь предпочитал, чтобы все были организованны и так же предсказуемы, как число его учетных книг. Он пожал плечами и промолвил:

– К вам пришел магистр официорий, господин.

– Что? – Густые черные брови Аргироса взметнулись от удивления. – Разумеется, проводите его.

Георгий Лаканодракон особенно представительно выглядел рядом с Анфимом, нервно суетящимся на месте. Аргирос отпустил секретаря, низко поклонился Лаканодракону, придвинул ему стул и предложил вина.

– Всегда рад вас видеть, ваша светлость. Что привело вас сегодня? Надеюсь, не этот жалкий вздор.

Лаканодракон встал, подошел к столу и взял документ, которому Аргирос дал такую оценку. Георгий держал бумагу в вытянутых руках. Ему было около пятидесяти лет, примерно на десяток больше, чем Аргиросу, но магистр официорий уже начинал страдать дальнозоркостью. Читал он недолго. Его решительные, несколько суровые черты исказила гримаса отвращения.

– «Пхерис против Серапиона», так? Я не знал, что ты занят такой ерундой. Нет, мое дело не имеет к этому никакого отношения.

– Тогда вы – вдвойне желанный гость, – откровенно сказал Аргирос. – Я молил святого Муамета о новом поручении.

– Покровителя перемен? – усмехнулся Лаканодракон. Но веселье магистра официорий быстро улетучилось. – Твои молитвы вознаградятся. Посмотрим, что ты скажешь об этом.

Он порылся в шелковой сумке, висевшей на золотом форменном поясе, вынул пергамент и протянул его Аргиросу.

Тот сорвал ленточку, которой был связан свиток, и бегло просмотрел документ.

– Это на плохом греческом, – заметил Василий.

– Читай-читай.

– Конечно, господин.

Закончив чтение, Аргирос спросил:

– Как я понимаю, это из какого-то города на Востоке, из Месопотамии или Сирии?

– Из Месопотамии, точнее, из Дараса[44].

Василий кивнул.

– Да, тут видны все признаки персидской работы: полемика с православием и призыв к несторианам и убежденным монофизитам и прочим еретикам отказаться от лояльности империи и перейти на сторону царя царей[45]. И желательно с крепостью Дарас.

– Несомненно, – сухо подтвердил Лаканодракон.

– Простите, господин, но я видел кучу грамот такого рода. Почему вы обратили мое внимание именно на эту?

Вместо прямого ответа магистр официорий вынул из сумки другой пергамент.

– Думаю, ты, как и я, сам поймешь, когда прочитаешь этот документ, – во всяком случае, это будет нетрудно.

Прочтя первые строчки, магистр озадаченно взглянул на Лаканодракона:

– Но это практически то же самое…

Василий умолк и опять взглянул на пергамент. Он взял первую грамоту, держа в каждой руке по одному документу. Его рот открылся от изумления.

– Ага, ты заметил, – сказал мастер официорий. – Отлично. Ты соображаешь быстро, как я и думал.

– Благодарю вас, – рассеянно произнес Аргирос.

Он все еще не спускал глаз с пергаментов. Оба провозглашали одно и то же – абсолютно. И не похоже, чтобы писец дважды скопировал текст. На каждой строке буквами одинакового размера помещались в точности одни и те же слова. В третьей строке одно и то же слово начертано с ошибкой. Парой строк ниже в каждой грамоте, одинаково употреблена неверная форма глагола, потом дательный падеж после предлога, требующего родительного. Ближе к концу каждого свитка наполовину стушевалась буква «пи» в начале слова. На пергаментах даже обнаруживалась одинаковая чернильная клякса между словами.

Аргирос наложил один лист на другой и подошел к окну. Он поднял их против солнца и точно выровнял левые кромки документов. Так можно было сразу найти любое различие. Но – ничего.

– Матерь Божья, помоги! – воскликнул Аргирос.