Разрушительница пирамид - Татьяна Полякова

– Водолаза вызвали. Сейчас прибудет.

Водолаз действительно вскоре появился, я слышала, как он выговаривал кому-то, что уже поздно, и поиски следовало бы начинать утром. Дело действительно шло к вечеру, и я подумала, что, возможно, все оставят до завтра, и прикидывала, отпустят нас домой или придется заночевать здесь. Оставаться в доме не хотелось, ко всему прочему, я успела проголодаться, а здесь, похоже, из еды только шоколад да апельсины. Я решила съесть дольку, и тут в комнату ввалилась Пелагея, рухнула в кресло, сказав мне:

– Виски налей.

Виски я налила, она сделал глоток и сообщила:

– Все, нет больше Любаши.

– Ее нашли? – перешла я, бог знает почему, на шепот.

– Нашли. Бедная моя подруга… Вот что с нами мужики делают.

– Она что же, утопилась?

– Я, конечно, знала, что она дура дурой, но чтобы утопиться… Скажи на милость, кому она хуже сделала? Савве? Или Каверину? Так Каверин ее и не вспомнит. Савва, конечно, вину почувствует, он совестливый, хоть по нему и не скажешь, но жить будет долго и счастливо, с тобой, к примеру. А она что? Ох, горе горькое… Была у меня одна подруга, и той теперь нет. Придется с Саввой дружбу водить. Но он в наших бабьих делах ни уха, ни рыла. Ему как следует душу не откроешь. Давай с тобой дружить, что ли? Бросит он тебя, поплакаться надо кому-то, а я тут как тут.

– С чего ему меня бросать? Я хотела сказать, для этого надо стать парой. А мне ваш Савва на фиг не нужен.

– Станете, – махнула рукой она. – Поначалу все рожу воротят…

– Кто все? Любаша, что ли?

– Нет, не Любаша. Это я образно. Нашей сестре только волю дай, непременно втюрится, если стоящий мужик глаза мозолит. А внучок – мужик что надо, так что спета твоя песенка… Будешь дружить?

– Ну, давайте. Правда, подруга у меня есть…

– Это которую вы сегодня приволокли? Пучеглазенькая?

– Нормальные у нее глаза, – обиделась я.

– Эх, Любаша, Любаша, – горестно вздохнула Пелагея и хлебнула еще виски.

Тут в комнату заглянул статный мужчина лет сорока и попросил Пелагею следовать за ним. Она пошла, прихватив стакан, но вовремя опомнилась и вернула стакан на журнальный столик. Я опять осталась одна. Правда, ненадолго. Появился Савва, а вслед за ним и Пелагея.

– Поехали, – сказал он, обращаясь ко мне.

– Куда? Нас что, отпускают? Меня допрашивать не будут?

– А тебе есть что рассказать?

– Нет.

– Тогда поехали.

Оленевку мы покинули раньше полиции, что меня удивило. Правда, Юра все еще оставался там. И хоть вопросов мне не задавали и как будто вовсе меня не заметили, я подозревала, это дело еще выйдет мне боком, при моей-то везучести.

Пелагея прихватила бутылку виски и прикладывалась к ней по дороге. Савва мрачно молчал, «бабуля» тоже, но чувствовалось, к чему-то готовится. Оттого последующие события меня не удивили.

Выходя из машины, Пелагея едва не упала, пустая бутылка покатилась по плитке, которой был вымощен двор, я подняла ее и первой вошла в дом. Мама, Максик и Олеська встретили нас заинтересованными взглядами.

– Выпьем, люди добрые, за упокой души моей подруги Любаши! – торжественно произнесла Пелагея.

Это предложение по понятной причине мне очень не понравилось, особенно когда стало ясно: мама готова его принять.

– Вы бы лучше подышали, – посоветовала я. – Олеське вообще пить нельзя.

– Чего это? – удивилась подруга.

– Бдительность потеряешь. В общем, поминать будем чаем, – обернулась я к Пелагее.

– Ну, чаем так чаем, – не стала спорить она.

– Приглядывай за мамой, – сказала я Максику и отправилась в ванную.

Дождалась, когда воды наберется побольше, легла и блаженно закрыла глаза. День, даже по моим меркам, выдался на редкость скверным. Я лежала, пока вода не остыла, потом неохотно поднялась, вымыла голову, долго сушила волосы феном. Покидать ванную не хотелось. Я вдруг затосковала по своей квартире и возможности побыть одной. Здесь мне такое счастье точно не светит.

Заглянув в кухню, я никого там не обнаружила, а, заслышав крики в мастерской, направилась туда и увидела знакомую картину: маму и Максика под дверью, теперь к ним прибавилась Олеська. Троица беззастенчиво подслушивала, как Пелагея ругается с Саввой.

– День сурка, – решила я, устраиваясь рядом, и тоже послушла.

Пелагея обвиняла Савву во всех смертных грехах, особо напирая на его безусловную вину в том, что Любаша безвременно ушла из жизни. Савва по большей части молчал, как видно перебрав все известные аргументы еще в предыдущий скандал.

– Давно кричат? – спросила я маму.

– Да уж с полчаса, – ответила она.

– Тогда пора завязывать.

Я поднялась и решительно постучала, после чего вошла в мастерскую.

– Может, лучше поужинать? – миролюбиво предложила я.

– Девка дело говорит, – кивнула Пелагея. – Мы, кстати, теперь подруги. А что? Она мне нравится. Эта уж точно из-за тебя топиться не станет.

– Сколько раз тебе повторять, убогая, я здесь ни при чем! – рявкнул Савва, должно быть, накипело у человека. – Я вообще сомневаюсь, что она утопилась.

– Как это? – растерялась Пелагея. – Ты же видел…

– Видел. Но кто сказал, что она сама утопилась?

– А как же… это что же получается? По-твоему, ее убили?

– Дождемся вскрытия. Хотя кое-что мне и сейчас не нравится.

– Кто-нибудь видел ее сумку? – кашлянув, спросила я.

– Сумку? – переспросила Пелагея.

– Женщины обычно ходят с сумкой. Разве нет? А в сумке – ключи, кошелек и мобильный. Кто-нибудь видел ее мобильный?

– О господи, – пробормотала Пелагея.

– Слушай, слушай, – усмехнулся Савва. – Девчонка дело говорит. Я обшарил весь дом. Сумки нет, как нет и мобильного.

– Так, может, свистнул кто? Из дома вряд ли, а вот если она сумку на речку взяла? А что, вполне могла.

– Вполне. Как бы менты то же самое не решили. Следаки из района носом землю рыть точно не будут. Им бы дело поскорее закрыть. А здесь и мудрить не надо: баба заказала свои похороны, поехала на дачу к подруге и утопилась. При этом фотки любовника разорвала, видно, горевала очень. Наверняка и выпила как следует.

– Саввушка, но кому же надо Любашу убивать, сам подумай? Каверину? По-хорошему, это ей следовало его убить…

– А если она что-то такое о нем узнала? – влезла я. – У него же бизнес криминальный.

– Охренеть, – пробормотала Пелагея.

– Лучше подумай, кому она насолить могла, – сказал Савва. – Помнится, Любаша за руль не садилась, машины у нее не было, надеюсь, найдется водитель такси, с которым она в Оленевку приехала. Иначе возникнет вопрос, как она там оказалась. И вот еще что: если уж она позаботилась о своих похоронах, почему бы не написать последнее «прости» тебе или кому-нибудь другому? Так, мол, и так, ухожу из жизни, потому что все надоело на хрен. Она рвет фотки, которые с собой привозит, но тебе не звонит, чтобы намекнуть: ухожу из жизни и все такое. И это Любаша, весьма склонная к театральным эффектам!