Разрушительница пирамид - Татьяна Полякова

– Ты влюбилась?

– С какой стати? – опешила я.

– Ну, не знаю… Мама говорит, у вас отношения.

– Какая мама?

– Твоя, естественно. Так и сказала: наконец-то дочка взялась за ум и нашла приличного мужика. Главное, чтобы налево не ходил.

– У мамы все мужики налево ходят, так что непонятно, чему она радуется.

– Как думаешь, у мамы с Максиком что-то есть? – вздохнула Олеська.

– Вот уж не знаю. Тут зависит только от того, полный он дурак или наполовину.

– Почему же сразу дурак?

– Ну, извини, – приглядываясь к подруге, сказала я. – Назовем его интересной личностью.

– Сейчас многие увлекаются йогой и как их там… эзотерическими практиками.

– Ага. По-моему, он увлекся спасением мамы.

– Так это неплохо! Значит, человек хороший. И вообще, должен ведь кто-то маму спасать.

– Наверное. По мне, ей бы завязать с выпивкой, и сама прекрасно спасется.

– Знаешь, иногда мне кажется, твоя мама права. Ты… как бы это выразиться… слишком прямолинейна. Вы с твоим Саввой в этом схожи.

– Савва уже мой? – подивилась я.

– А чей? Не мой же. Хотя, если честно, я бы от такого мужика не отказалась. Это не Кирюха. А про прочих даже вспоминать не хочется.

– Не хочется, не вспоминай. А еще лучше спи.

Она в самом деле вскоре уснула, а вот мне не спалось. Я думала то об убитом Олеге, то о портрете, который кто-то подменил, потом о Любаше и, конечно, о Савве. По мне, так я думала о нем слишком много. Убеждала себя, что тип он мутный и тратить на него часы отдыха не стоит, но все равно думала. Оставалось лишь гадать, почему. Конечно, парень он видный, тут Пелагея права, но, как я уже сказала, меня тянуло к мужчинам интеллигентным, а он во всех смыслах от этого светлого образа был далек. Ко всему прочему, бабник. Хотя тут я бы Пелагее не особо доверяла. Ко мне, к примеру, не подкатывал, если не считать поцелуя в машине. Или я не в его вкусе? Кажется, эта мысль всерьез обеспокоила.

В общем, сна не было ни в одном глазу, и, чтобы не беспокоить Олеську, я тихо выскользнула из комнаты, прихватив с собой «Занимательную математику». В кухне я поставила чайник и устроилась за столом, взобравшись на стул с ногами.

Не успела вода в чайнике закипеть, как появился Максик. Физиономия его светилась улыбкой, свою гриву он собрал в хвост на макушке и выглядел презабавно. Максик устроился напротив, вежливо спросив:

– Что читаешь? – Я показала обложку, он радостно закивал: – Ты удивительная девушка. А я Ремарка очень уважаю. Никто так не пишет о любви, как он.

– Ага, – сказала я, приглядываясь к тренеру. – Тут возник вопрос: у тебя с мамой отношения?

– У кого возник? – испугался он.

– У Олеськи.

– Нет у меня отношений с мамой, но Олеське об этом лучше не говори. Мы с твоей подругой не подходим друг другу.

– Почему это?

– Просто не подходим. В этом нет ничего обидного. Некоторые люди подходят друг другу, а некоторые не подходят совсем.

– Да ты что? Я и не подозревала, что так бывает.

Он весело хихикнул.

– Мама права: с тобой нелегко… Зато на тебя можно положиться.

– Лучше не надо. Мне, знаешь ли, своих проблем хватает.

– Да я так, для примера. Кстати, а ты Фейхтвангера читала?

Фейхтвангера я читала, а вот никто из моих знакомых не сподобился. И теперь я смотрела на Максика с интересом. Парень он, надо признать, занятный. В общем, мы разговорились. Сидели за столом, касаясь друг друга локтями, пили чай и болтали, стараясь не повышать голоса, чтобы не мешать спать остальным членам нашей коммуны.

Но, видно, все-таки помешали, потому что в кухне появился Савва, в трусах-боксерах и линялой футболке, заспанный и недовольный.

– Вам чего не спится? – спросил он, выпив воды из-под крана.

– В графине есть кипяченая вода, – сказал Максик. – Мама считает, из-под крана пить воду опасно.

– Твоя мама?

– Евина. Но я бы с ней спорить не стал.

– Какой дурак будет спорить с Евиной мамой, – совершенно серьезно сказал Савва, а я предложила:

– Может, выпьешь чаю?

– А это не помешает вашей беседе?

– Нет, – замотал головой Максик со счастливой улыбкой. – Нам не спится, и мы болтали о книгах.

– Максик читал Фейхтвангера, – сообщила я, хотя могла бы и помолчать.

– «Иудейскую войну»? – смог удивить Савва.

– Мне больше нравятся «Лисы в винограднике».

– Тоже ничего, – кивнул Долгоруков, и мы продолжили разговор. Только теперь втроем.

Я старалась больше слушать и поменьше говорить, чувствуя на себе взгляд Саввы, который почему-то смущал. Если честно, тянуло поумничать, то есть повыпендриваться, но, слава богу, обошлась без этого. Савва тоже особо не ораторствовал, вот Максику и приходилось отдуваться за троих, против чего он не возражал. Долгоруков продолжал смотреть как-то по-особенному, глаз с меня практически не спуская. У меня от его взгляда по спине мурашки бегали, должно быть, крупные, но было это почему-то приятно.

В какой-то момент мы молча уставились в глаза друг другу, и я не сразу поняла, как тихо стало в комнате. Примолкший Максик вертел головой от меня к Савве, а потом робко кашлянул.

– Не пора ли нам спать? – точно очнувшись, сказала я, поспешно поднимаясь, и добавила: – Спокойной ночи.

Позорным бегством это не выглядело, хотя, безусловно, было очень к этому близко. Забравшись под одеяло, я мысленно бормотала что-то невразумительное, и тут Олеська спросила с обидой:

– Ты где была?

– В кухне читала, чтобы тебе не мешать.

– Читала она… а то я не слышала. Ты читала, и Савва с Максиком с тобой. Вот так всегда: мужики возле тебя крутятся.

– Как же, крутятся. А кто у меня Кирюху увел?

– Ты его сама бросила. И припоминать мне это нечестно. Ты же сказала, что не сердишься. Да и кому нужен Кирюха, – в досаде закончила она, отвернулась к стене и затихла.

А вот моя совесть не дремала. Я чувствовала себя во всем виноватой. Но больше всего раздражала собственная глупость, ведь давала зарок в сторону Саввы даже не смотреть – и нате вам, устроила переглядки. Теперь он точно решит, что я в него втюрилась. Самое обидное, это подозрительно похоже на правду.

Утром мое настроение ничуть не улучшилось, потому что, едва позавтракав, подруга заявила:

– Ева, я, пожалуй, домой отправлюсь. Не вижу смысла здесь торчать.

– Ты же не просто так торчишь, – начала я, но Олеська махнула рукой: