Я жизнью жил пьянящей и прекрасной… - Эрих Мария Ремарк

несколько раз просыпался, встал в восемь, послал за почтой, ничего нет. В одиннацать в паспортный отдел, заказал новый паспорт. Страх, что возникнут проблемы, гоню от себя. На телефонной стойке спросил, не было ли звонка; не было. После сна вдруг цветы; пять дюжин тюльпанов, розовых и желтых. Письмо от Н. Написать легче, чем лично просить прощения. Поставлю его на место.

Дорогой! Я знаю, что обстоятельства против меня, и я не прошу прощения. Мы никогда уже не сможем быть вместе. Но ты должен знать, потому что это самое важное. Я всегда была преданна и привязана к тебе несмотря на то, что ты думаешь об этом. У нас назрел кризис, который каждый из нас должен преодолеть самостоятельно. Я на перепутье. Мне нужно побыть одной и поразмышлять, на некоторое время побыть наедине с самой собой. Если ты не захочешь увидеть меня перед отъездом, я подчинюсь твоему решению, но не приму этого, словно это неизбежность (минуя последнее предложение и дальше). Под этим я подразумеваю наши поступки (читаю так). У меня есть пригласительный на «Вечеринку с коктейлями»* сегодня вечером, вдруг ты захочешь пойти. Но это не так важно. Держись. Благослови тебя Бог. Н.

Слово «любовь» отсутствует. Преданность и привязанность – типичное прощальное письмо, в котором стремятся избежать прямого разрыва. Даже слово «неизбежность», которое может иметь другое значение, она тут же интерпретирует как «поступки», что звучит по-идиотски. Все довольно ясно: у нее другой, с большой степенью вероятности, ее врач. «Перед отъездом» – можно подумать, поскольку ее отъезд был бы семнадцатого, что она не едет – тогда эта интрижка почти наверняка с ее врачом. Осторожное письмо, без обещаний. Можем еще раз увидеться, и все. Хочет расстаться с некоторым эфемерным чувством вины, но все остальное опустить.

Дюжину тюльпанов для Клэр. Остальное предложить Беттине.

Из прежних дневниковых записей: человек становится тем, с чем он мирится.

03.05.<1950. Нью-Йорк> среда

Вчера звонил, читал, думал, подбирался к работе*, пытался, пока ничего. Но желание есть. Оно шепчет. Оно шепчет более чем о работе; желания взмывают, как юные голуби. Надо попытаться превратить их из дневных сновидений в простую реальность (пусть даже не столь великую, как сновидения). Я был до сих пор всего лишь жигало. Приходит время получить профессию.

Письмо от Линдли: «Харкорт»*. Незадача: не хотят гарантировать аванс за вторую книгу*.

Пополудни у Бергена. Лечение. В шесть Марианна Файльхенфельдт. Считает, что мне не следует искать в письме Н. тайный смысл. Если слово «любовь» в нем отсутствует, то оно там и не спрятано; просто его там нет.

Читал книгу Сореля*. Хорошее изображение нацистского террора. Мы придем снова; мы начеку; все будет замечено, запечатлено, и как только союзники уйдут, мы отомстим. С этим в унисон сегодняшнее сообщение в газете о том, что члены комитета по денацификации не находят себе работу; их считают предателями, к тому же в Штутгарте среди чиновников шестьдесят процентов – нацисты.

27.05.<1950> рано, на корабле

Ночью почти не спал. Жарко, вспотел, ворочался во сне. В полудреме думал о Н. Глупая мысль: если бы я ответил ей на это письмо, то показал бы, насколько она была не способна любить.

Если бы это принесло какую-то пользу! Как будто носорогу от цветов, воскресных писем и рисунков была бы какая-то радость! Да еще из Рима! Когда на все письма приходили одни отговорки. Пока я не уехал.

Она должна высунуть своего врача изо рта, и пусть он рос бы из ушей!

На горизонте Гавр. Немного спокойнее. Скоро Париж! Вечера в Порто-Ронко я еще переживу. С помощью работы, если пойдет. Иначе прочь оттуда. Но куда? Не стоит бояться. Есть еще куда.

Мне показалось этой ночью, как будто Н. что-то чувствует. Возможно, не хватало отдаления! Сидит со своим врачом и обсуждает себя и нас или себя и его. Сказала однажды: он пользуется авторитетом. У меня эти слова засели в голове. Так же, как она ему как-то сказала, что он еврей. Для нее это было непозволительно, ведь он просто врач.

Как бы весь этот мусор вытрясти из головы. Читал на ночь мистические рассказы. Нечто! Когда же вместо этого я буду наконец работать.

Бумажные цветы, золотая мишура! Я уже думаю о новом годе, когда я увижу Н. Чудовищная слабость! Порви с этим, порви! Это продолжается, но никогда не вернутся прежние чувства, никогда, никогда. И здесь тоже. Переходный период разрушает остаток.

<Париж> Ночь. Отель «Ланкастер»

Супруги Фат рассказали, что они этой ночью тоже не спали. Беды и раздумья, кажется, стали привычными. Не только для меня из-за Н.

Утром рано Гавр. Поезд. Через туманную Нормандию. Наблюдал за Жаком и Женевьев Фат. Вполне естественные, вежливые, дружелюбные, открытые, безо всяких ограничений, но этим же и ограниченные. Кони с кобылами, коровы, тополя, оазисы, Сена.

Кто-то из Ланкастера на вокзале. Положение Жака Фата обязывает к тому, чтобы его встречали. Все модели, девушки, несколько мужчин, многие с цветами. Он приветствовал всех уже из окна. Безо всяких размышлений. Я уже несколько смутился, посколько позади меня скопились в ожидании люди. Он не смутился. В шотландской куртке, в круглой черной шляпе, он приветствовал всех, радостно улыбаясь.

В отель. Один к «Фуке». Поел. Посидел. Подумал. Немного о Марлен, с которой я чаще всего ссорился здесь, но больше о Наташе. Поспал. Шпанн заехал за мной на своем старом «Росинанте». Посидел у него. Шампанское. Шварцшильд, очень худой, немного простодушный, больной (после попытки самоубийства и тяжелой болезни).

Ел улиток. Улитки, почки, сыр бри, Тресс ву Буа – старуха, которую привела сиделка с молодым человеком, отдыхала, ела – бодро подкармливала другую с костылем; спокойный силач наслаждался в неком роде ступора – каков народ за едой.

Потом на террасе в «Александре», напротив «Фуке». Наконец до полуночи добрался домой, после того как купил для Эллен большой флакон духов «Ферме» (после того как я днем и вечером многократно неспешно прогуливался мимо этой лавки).

Пишу все это в светлой тени красных пионов, которые благоухают, и я думаю, что жизнь без большой любви пуста. Знаю, что надо ее заполнить работой, без нее я буду жалким болваном.

Билеты на послезавтра, слава богу, уже здесь. С багажом тоже все, кажется, в порядке. Почта была от моего отца, Беттины, Марги и Кироса*. Это помогло. Многие живут так. И довольствуются меньшим. Милый мир, он был прекрасен и