Под знаменем Сокола - Оксана Токарева

увечным в их насущных надобностях. Но чтобы выдержать такое, надо было либо годами воспитывать в душе стойкость, либо вовсе сердца не иметь.

— Всеславушка! — Мурава удивленно повернулась к подруге, не понимая, в чем причина задержки. — Ой, да ты какая бледная, губы аж посинели! Сомлела, видать, с духоты и непривычки. Сядь-ка ты у окошка, пусть ветерком тебя немного овеет. А мы с моей Воавр и сами справимся, она как раз, я вижу, закончила Тверда кормить.

Проворная прислужница-корелинка, жена одного из новгородских воинов, живо отняла от груди шестимесячного крепыша и поспешила на зов госпожи.

Всеслава с облегчением шагнула на приступку к узкой высокой оконнице, глоток за глотком вдыхая свежий воздух, стараясь не слушать истошный крик боли.

Чтобы не путаться под ногами у стрелков, а заодно дать себе передышку, Всеслава решила подняться наверх, принести Книгу: может, хоть Белый Бог укрепит. Еще на лестнице она почувствовала запах дыма. Сизые клубы медленно заполняли всю влазню, из-под двери выбивались рыжие языки огня. Быть не может! Неужели не потушила лучину? Хотя, какая лучина? Когда утром садилась за чтение, в окно светило солнце, да и Войнега, с которой они по старой привычке делили горницу, только недавно сюда поднималась, забрала свой лук и боевой нож. К счастью, у Всеславы не хватило храбрости пробиться сквозь дым и открыть дверь, давая новую пищу огню. Хватаясь за стены, стараясь дышать ртом или вовсе не дышать, она поспешила вниз, и в это время сразу несколько десятков голосов закричали:

— Пожар!!!!!

Это горело уже внизу, там, где Гостислав хранил наиболее ценные скоры и паволоки, горело по-настоящему (не везло в этом году светлейшему Ждамиру со скорами, да разве в скорах дело), и ясно было, что это не чья-то оплошность, а умышленный поджог.

В гриднице поднялся переполох. Кто-то пытался сбить пламя, но оно еще больше разгоралось, кто-то тщился пробиться к находящемуся в подвале колодцу, но там все оказалось завалено какой-то непонятной рухлядью, кто-то в спешке выхватывал из огня какие ни есть вещи, кто-то в панике устремился к выходу, там образовалась давка. Истошно вопили и визжали женщины, плакали дети, стонали раненые.

— Добро княжеское спасайте! — орал примчавшийся в детинец, едва завидев выбивающееся из окна светелки пламя, сотник Гостислав. — Здесь у меня одних соболей сорок сороков, да куниц столько же, а еще паволоки! Погорит же все!

— Раненых вынесите сначала да выведите детей, пока в дыму не задохнулись! — посоветовала ему не потерявшая и здесь самообладания Мурава. — После о скорах плакать будете.

— Где княжна? — безумными глазами глянул на нее бедняга сотник, только сейчас сообразивший, что дочь светлейшего Всеволода могла оказаться и наверху.

— Здесь я! Все в порядке! — закричала еще от лестницы Всеслава.

Гостислав бухнулся ей в ноги:

— Не вели казнить, княгинюшка, матушка! Не уберег! Пять лет добро княжеское собирал, приданое твое готовил, а тут такая беда! Ну, если дознаюсь до поджигателя…

— Да погоди ты с дознанием, — чуть не силой заставила его подняться Всеслава. — Боярыня дело говорит, надо сначала людей отсюда вывести, пока друг друга не подавили!

И, отправив едва не плачущего от обиды Гостислава обратно на валы, княжна вместе с Муравой принялись наводить порядок. Удивительно, но до того, как пламя выбралось из подклети в гридницу, им удалось не только успокоить женщин, собрать и вывести наружу всех детей, вытащить раненых, но и начать тушить пожар. Последнее, впрочем, было делом практически бесполезным: пламя, бушевавшее внутри детинца, прокладывало себе дорогу к крыше, и теперь можно было говорить только о спасении близлежащих строений.

Всеслава вряд ли сумела бы сосчитать, сколько раз преодолела путь от детинца к колодцу и обратно и сколько ведер воды передала. Глаза слезились от едкого дыма, заполонившего все кругом, надсаженное пересохшее горло сжимал удушливый кашель. Поскольку девушка уже плохо понимала, что с ней и где она, она не сильно удивилась, когда ей почудилось, будто возле одной из построек, примыкающих к детинцу, мелькнула знакомая сивая копна.

Княжна только усмехнулась про себя: вот неотвязный, уже всюду мерещится! Однако глаза ее продолжали смотреть в ту сторону, желая подтвердить или опровергнуть. Поначалу ничего не происходило. Тень от детинца и лепившихся к нему, словно цыплята к наседке, ключниц (сколько же их расплодилось за последние пять лет и как же они мешали тушить огонь) скрывала эту часть двора от глаз. Потом ей вновь почудилось там движение, послышались негромкие шаги, приглушенный лязг оружия, голоса.

— Берегись! — хотела крикнуть Всеслава, но раньше, чем какой-либо звук вырвался из ее горла, в воздухе пропели в лад три или четыре стрелы, и трое воинов, которых Гостислав все же оставил у ворот, даже не вскрикнув, упали на землю.

Впрочем, этот выстрел пропал втуне. На пути вероломных захватчиков встал Инвар.

— Измена! — вскричал молодой урман, пытаясь покрыть шум битвы и грохот ледохода.

Нимало не заботясь о том, что у Ратьши не менее двух десятков бойцов, а у него не более, чем полдюжины (остальные руссы сражались у Гостислава на валу), он вступил в бой.

Прыгнув вперед, юноша зарубил сразу двоих кромешников, но третьим на его пути оказался дедославский княжич, который очень не любил, чтобы в его планы вмешивались. Впрочем, про Инвара тоже неспроста говорили, что он родился на боевом корабле, да и первый бой принял, едва переступив пору отрочества. Он ответил выпадом на выпад и ударом на удар, и трудно сказать, чем бы закончился для княжича, да и для всех остальных этот день, если бы среди вражеских шлемов юноша не различил золоченый шишак с узорчатой стрелкой, отлично известный и Всеславе. Чай, сама вместе с отцом незадолго до его гибели для милой подруги выбирала.

Ой, Войнега, Войнега! Так вот какое солнце согревало тебя последние дни, вот какая греза без остатка заполонила твой разум, вытравив память об отце и об отчизне! Конечно, Всеслава и сама многим бы поступилась ради любви. Для своего безродного Неждана с радостью бы отказалась и от княжеского венца, и от великой чести стать матерью светлейшего властителя. Но предать огню дом, под кровом которого только этой ночью спала, обречь на гибель целый город, не задумываясь, погубить несколько сотен ни в чем не повинных людей! Да как потом предкам в ином мире в глаза посмотреть?! Впрочем, Войнега всегда жила одним днем.

Инвар пошатнулся. Его руки, сжимавшие меч, все еще продолжали двигаться, отражая выпады княжича (все-таки хорошую школу дал своему ученику Лютобор), но душа, чьи недавно оперившиеся крылья дотла спалило первое