Под знаменем Сокола - Оксана Токарева

Ох, души безвинные, Богу угодные, для них и цветы расцветут посреди зимы, и талая вода застывает ледяным мостом.

О судьбе княжны ни Мурава, ни дети сказать ничего толком не могли.

— Все произошло так быстро, — виновато глянула на Неждана, отвлекаясь от перевязки, молодая боярыня. — Я за ранеными досматривала, — ее голос дрогнул, — Всеславушка с бабами пожар пытались потушить, а тут Ратьша со своими кромешниками. Никто и разобрать-то ничего толком не успел.

— Гляньте-ка, а это, часом, не княжны? — Торгейр, осматривавший окрестности града, держал в руках янтарную привеску от венчика, полюбившегося Всеславе еще с зимы.

— Точно ее! — подтвердила Мурава. — Она специально с утра принарядилась.

«Милого ждала», — закончил про себя Неждан, отказываясь верить и не в силах не цепляться за надежду, хрупкую, как спрятанный у сердца кусок янтаря.

— Где нашел? — рывком распрямился Хельги.

— Возле леса, там, где след Ратьши окаянного поворачивает к полудню, — пояснил Торгейр.

— По коням! — сухо скомандовал воевода.

Сам он задержался лишь затем, чтобы послать гонца в Корьдно да позаботиться о безопасности жены с ее маленькими подопечными и раненых. Помимо Инвара ратники Хельгисона отыскали у валов живыми еще четверых, в том числе легко контуженного Сороку. Вот ведь говорят, пьяным и дуракам везет!

Погоня заняла весь остаток ночи. Бешено храпящие кони яростно попирали вражий след, словно он был устлан ядовитыми змеями или знаменами поверженных врагов. Всадники молчали. Никто не пытался завести разговор или затянуть отпугивающую лесную нежить песню. Кого там отпугивать?! Во всех трех мирах, верно, не сыскалось бы ныне безумца, осмелившегося заступить им путь. Огня не зажигали, да его и не требовалось. Сначала им в спину светило подстегивающее не хуже хлыста пламя пожарища, а когда разрушенный град скрыла даль, левый бок лошадей уже лизал блеклый весенний рассвет.

Где-то в середине пути дорогу им перегородила огромная туша коровы: буренка захромала, и ее решили прирезать. Потом Кум притащил в зубах слабо верещавшего и трепыхавшегося младенца. Похоже, жестокий кнут надсмотрщика заставил какую-то несчастную бросить родное дитя на растерзание диким зверям.

Неждан подумал, что кабы не князь Всеволод и дядька Войнег, его бы ожидала такая же судьба. А может, оно и к лучшему? Глядишь, и братец Ждамир больше бы о сестре заботился, и Ратьша не вырос таким жестокосердным. Трудно сказать, чем бы закончились эти невеселые размышления, но тут отряд нагнал Мстиславичевых людей.

Какой по счету была эта стычка в его жизни: сотой или тысячной, Неждан не взялся бы припомнить. Все они походили одна на другую, будь то лес или горы, прыгающая палуба корабля или спина доброго коня. Он никогда не запоминал лиц убитых врагов, их души не преследовали его. Может быть, потому, что ни к кому из них, даже к хазарам, с которыми рубился насмерть, настоящей ненависти не питал.

Сейчас ненависть заполняла его горячечной, кровавой волной, стекая с пальцев на клинок меча, разносившего в щепы обтянутые воловьей кожей щиты, почти без усилия разбивавшего клепаные шлемы, размыкавшего кольчатые доспехи, перемалывавшего в кровавую кашу человеческую плоть. Она одевала тело в недосягаемую для вражеского оружия броню, подобную той, которой мать-богиня защитила будущего вождя Мирмидонян Ахилла, опустив его в горнило вечного огня. Она капля за каплей пила вражескую кровь, пытаясь наполнить бездонную чашу мести и не ведая насыщения. И бешеный конь плясал у Неждана под седлом, и серый Кум хищно лязгал острыми зубами.

Первый, десятый, сотый. Неждан не считал убитых врагов и вновь не запоминал их лиц: все они сминались в единый, липкий, бесформенный ком. Он рубил и колол, кромсал и крушил, тщась отыскать в гуще битвы единственного соперника, с которым уже много лет жаждал скрестить клинок, единственного, к кому хотел предъявить счет, единственного, чьей крови по-настоящему жаждал.

— Мстиславич! — покрывая шум битвы, разносился его голос. — Ратьша! Сукин ты сын! Выходи на бой!

Но вместо одного ненавистного навстречу, словно в вихре безумного хоровода, мчались незнакомые, ничьи лица, искаженные смертельным страхом, застывшие от боли, обезображенные злобой и отчаянием. Они натыкались на его клинок и падали вниз, в исподние Велесовы владения, в дымный костер Перунова жертвенника, в разверстую пасть адовых врат. А вслед за ними, отсыхая, как края заживающей раны, уходила частичка души прежнего Неждана. И только в самом сокровенном ее тайнике, где бил родник, который не высушить ненависти, не заморозить боли, чей-то голос плакал и звал: «Всеславушка, душа моя! Есть ли такой край, где нам суждено счастье?».

А потом на его меч обрушился клинок Дара Пламени, и хмурые глаза побратима глянули в лицо:

— Остановись, брат! Ты уже своих бьешь!

— Мстиславич! — простонал, еле разлепляя спекшиеся губы, Неждан. — Ты достал его, брат?

— Ратьши здесь нет и не было, — сухо отозвался Хельги. — Он с десятком ближних поехал другой дорогой. Я пустил за ним следопытов, но на успех не сильно надеюсь. Хитер змей!

Неждан ошалело огляделся. В низошедшей на него одержимости берсерка он и не заметил, что бой уже закончился, сменившись повседневной суетой. Богша и Радонег гуртовали разбежавшийся со страху скот. Твердята с Путшей разводили костер, чтобы приготовить завтрак. Доможир и еще десяток мужей постарше деловито обирали мертвецов. Еще столько же копали яму для кромешников — негоже оставлять человеческие кости без погребения. Только навий злокозненных плодить. Их отряд, к счастью, понес потери одними ранеными, за которыми сейчас ухаживали освобожденные из полона женщины. Это было неплохо, если учитывать, что расклад получался примерно равный. Впрочем, своей заслуги Неждан в этом не видел. Если кто и командовал в этом бою, то только побратим.

«Хорош тысяцкий! — обругал себя Неждан. — Берсерк полоумный»! Впрочем, это его сейчас мало заботило. С нараставшей тревогой вглядывался он в лица женщин, тщась отыскать…

Вот Талец гладит растрепанную рыжую косу своей жены-корелинки, рассказывает ей про сына, вот Суви и Тайми в четыре ручья рыдают на широкой груди Торгейра. Вот молодая вдова сотника Гостислава хлопочет возле лежащего в беспамятстве Хеймо…

— Всеслава! — позвал Неждан и не услышал ответа.

Что же это получается? Пока он здесь рубился, спасая чужих жен и сестер, сберегая от разграбления добро молочного брата Ждамира, коварный Мстиславич увозил его невесту, увозил навсегда: из когтей коршуна белой лебеди не вырваться.

— Всеслава! — закричал он в отчаянии, не ведая, куда теперь мчаться, где милую искать.

Но ответил ему только жалобный вой серого Кума.

Старый приятель Чурила тронул за повод его коня. Был он, как и все пленники, распоясан и бос, с обвязанной