Митридат - Виталий Гладкий

— Он принадлежит мне, дорогой приятель, — Селевк небрежно бросил руку на рукоять меча. — И, между прочим, я очень не люблю, когда со мной разговаривают таким тоном.

Набычившись, Фат вырвал меч из ножен. И очутился среди частокола клинков самых разных форм и размеров — пираты Селевка, насквозь просоленные морские волки, не дремали.

— Я не возражаю, любезнейший Фат, — между тем продолжал Селевк немного томным голосом, поглаживая тонкие вислые усы, — если ты его купишь. Тогда можешь делать с ним всё, что тебе заблагорассудится.

— Сколько! — прохрипел Фат, опуская меч: у него всё же хватило благоразумия не ввязаться в кровавую стычку, исход которой не трудно было предугадать — пираты занимали более выгодную позицию и числом превосходили разбойников.

— Это вопрос сложный… — задумчиво ответил предводитель пиратов. — Впрочем, для тебя, моего старого приятеля, я сделаю скидку. М-м… — пожевал он губами, притворяясь, будто размышляет, а сам тем временем сделал незаметный знак кривоногому киликийцу, чтобы тот был готов к любому повороту событий. — Думаю… Ну, скажем, шесть, нет, пять — и это только из-за уважения к тебе! — ауреусов.

— Что-о-о! — вскричал, трезвея Фат. — Да в своём ли ты уме? За эту дохлятину дать цену трёх рабов-ремесленников?!

— Пять, — твёрдо отрезал пират, постепенно возбуждаясь — он имел горячий восточный нрав. — И не в долг, а сейчас. А насчёт дохлятины, думаю, ты несколько преувеличиваешь, — и Селевк с ехидным смехом показал на раненых разбойников.

Фат протрезвел окончательно. Угрюмо зыркнув на развеселившихся пиратов, он бросил меч в ножны и пошёл к коновязи. За ним, подхватив изувеченных товарищей, поторопились и разбойники.

— Уходим, быстро! — скомандовал посерьезневший Селевк. — Провиант закуплен? — осведомился он у своего помощника.

— Ещё утром. И погружен в лодки. А с этими как? — спросил тот, показывая на невольников.

— В цепи закуём на судне, — понял его Селевк. — Недосуг. Наш братец Фат очень не любит, когда над ним так шутят. Я помню его ещё с тех пор, когда он был предводителем пиратов-ахайев…

Когда солнце до половины скрылось в плавнях дельты реки Танаис, тяжелогруженые лодки пиратов-киликийцев пришвартовались к бортам своих миопаронов, тщательно замаскированных камышом и ветками кустарника. Селевк поднял якоря не мешкая, едва последний человек перешагнул борт, и не дожидаясь, пока будут принайтовлены лодки, — он спешил засветло выйти в Меотиду, на вольный простор. Предводителю пиратов было хорошо известно, что в многочисленных протоках и рукавах Танаиса довольно успешно промышляли на лёгких юрких посудинах меоты и синды, грабившие беспечных и отягощённых знатной добычей работорговцев чуть ли не на виду у танаисского невольничьего эмпория.

Селевк не боялся этого сброда, плохо вооружённого и необученного приёмам абордажного боя, но нахального и нахрапистого. Он просто не хотел потерять в глупой драке никого из своих пиратов, многие из которых были пьяны.

Миопароны киликийцев, подняв косые паруса, резво мчались по прозрачной морской сини. Неглубокие воды Меотиды, отразившие первые вечерние звёзды, дышали и волновались будто живые. Присмотревшись, можно было заметить серебристые ленты, временами сплетающиеся в трепещущиеся жгуты. Это шли косяки рыб.

— Мать-кормилица, богатая и щедрая Темарунда, да не оскудеет лоно твоё! — истово повторив эти слова несколько раз, жрец-меот мельком посмотрел на диковинные косые паруса неведомых мореплавателей, призраками мелькнувшие в сгущающихся сумерках, вздохнул — о, боги, как велик и загадочен мир, вами созданный! — и, пододвинув поближе садок с живой рыбой, стал кормить священного белого дельфина.

Островок был необитаем и уютен, как детская колыбель. Он затерялся среди десятков себе подобных в длинной цепи Южных Спорад. Аквамариновые волны Эгейского моря с ласковым шёпотом набегали на золотисто-белый песок потаённой бухты, окружённой покрытыми увядающей осенней зеленью скалами. Звонкий говорливый ручей сверкающим водопадом изливался со скал в море, оставляя на светлых камнях коричнево-оранжевые змеящиеся полосы. Тихий прозрачный вечер усадил на воду беспокойных чаек и открыл взору проницательного наблюдателя темнеющий вдали остров Родос, с пламенеющими в лучах предзакатного солнца вершинами гор.

Бухта полнилась судами пиратов-киликийцев. Стремительные и хищные с виду, окрашенные в чёрный цвет, они столпились вокруг крохотного мыса, словно щенки борзой суки у её сосков. Два миопарона были вытащены на берег, и плотники хлопотливо суетились, стучали топорами, исправляя повреждения. Неподалёку от них горели костры — там готовился ужин. Впрочем, команды судов времени до трапезы понапрасну не теряли — расположившись в тени невысоких, покрученных штормовыми ветрами деревьев, они предавались возлияниям под звуки оркестра флейтистов, задающих ритм гребцам.

Рабов-гребцов тоже свезли на берег. Несмотря на впитанную с молоком матери жестокость, необходимую в их ремесле, пираты относились к этим живым движителям судов достаточно бережно. Гребцы часто гибли в постоянных морских баталиях и стычках, а найти взамен сильных, выносливых невольников и, вдобавок, обучить соответствующим образом, было нелегко и требовало много времени. Поэтому рабов кормили вдоволь и допускали определённые поблажки, как в этот вечер.

Чисто вымытые и почти голые — постиранная одежда, вернее, обноски, лохмотья, сушилась на валунах — они лежали на горячем песке, с непередаваемым блаженством ощущая непривычную земную твердь: миопароны в поисках лёгкой и богатой добычи могли болтаться в море по полмесяца. На некотором расстоянии от них прохаживались охранники во главе с одним из келевстов. Они отчаянно завидовали товарищам, отдающим почести Бахусу, и с нетерпением ждали смену, чтобы тоже испить холодного терпкого вина, утоляющего жажду и возбуждающего аппетит.

Транит миопарона «Алкион»[226] Савмак лежал, зарывшись в песок, и вполуха слушал негромкий разговор своих новых приятелей — здоровенного, словно высеченного из каменной глыбы римлянина Пилумна и его друга, жилистого, рослого фракийца Таруласа.

— … И если я когда-либо попаду в Синопу, клянусь бородой своего отца, насажу этого вонючего циклопа Сабазия на вертел, подвешу над костром и буду поливать горячим бараньим жиром, чтобы не обуглился чересчур быстро, — Пилумн ругался без особого азарта — его, как и Таруласа, разморило и тянуло на сон.

— Он не мог знать, что пообещавший доставить нас в Элладу купец — агент киликийцев, — возражал ему Тарулас, сонно поклёвывая носом.

— Но Сабазий свёл нас с этим продажным псом, значит ему и ответ держать, — упрямился Пилумн.

— Как сказать… — угрюмо улыбнулся Тарулас. — Если бы кое-кто не уснул, будучи на страже, то мы сейчас гуляли бы по Афинам свободные, словно ветер.