Месяц Аркашон - Андрей Тургенев

С такими идеями — тем паче в приложении к собственной персоне — сталкиваешься нечасто. Потому я в подробностях запомнил это свидание с агентом. Обложка «Шпигеля» с синюшной физией, сплавленной в компьютерном тигле из лиц полупрезидентов Буша и Гора. Голубая пепельница с эмблемой «Голуаз», белая с красным пачка «Лаки-Страйк Лайтс» и коричневая — сигарет агента. Хэнди с деревянным корпусом в руках агента. Неприятная трель и голос: «Да, Татлер, я вас слушаю».

Я выхожу в коридор, набираю агента и, не обращая внимания на то, что говорить он не может, а может перезвонить через десять минут, задаю свой вопрос. Исполнял ли в последние недели специалист по имени Татлер заказ на ублажение молодой русской девушки на территории Германии и Австрии. Агент, забывая, что не может говорить, выдает бравурную речь о конфиденциальности как основе христианской цивилизации, во всяком случае на нынешнем ее этапе, из чего я делаю вывод, что задание такое Татлер получал. Убийство крокодила, пошедшего на туфли, оплачено аркашонскими деньгами. Я звоню Эльзе, которой, конечно, тоже не до меня:

— Милый, я сейчас занята. Я перезвоню.

— Нет. Это ты заказала Альке… трахаля?

— Трахаля? — переспрашивает Эльза.

— Да. Трахаля. Деруна. Натяжчика. Кабанчика. Жеребца.

— Жеребца… Да, я. А что?

— Как что?!

— Чтобы ты к ней не рвался, милый. Ради тебя и меня.

— Эльза!

— Слушай, я перезвоню…

— Ты чудовище!

— Ты успокоишься и поймешь, что это преувеличение…

— Девушка раздавлена, выпотрошена, — сгущаю я краски. Завожу в себе пружину праведной ярости.

— Что теперь поделаешь… Я действительно занята. Я…

— Пошла ты…

Не перезвонит она мне. И трах-трах-агент тоже. Я отключаю хэнди. Алька не против, чтобы я перетащил сюда, в ее комнату, скарб с виллы «Эдельвейс». Наоборот, очень даже за. От отеля «Краб, который смеется» до виллы — шагов 650. Обратно — столько же. Вещей немного. Последняя рюмка текилы из Ее бара. Кот и девочка с картины смотрят на меня иронично. Думаю, не стырить ли кунстверк. Дорогая, наверно, нетленка. Минимум год жизни. С кем я хочу попрощаться, так это с костцом Отца. Голова — на плечах. Осматриваю шейные позвонки. Череп искусно прикручен тонкой проволокой. Тыквы не видать. Без дурацкого овоща скелет чувствует себя увереннее. Горделиво выпятил грудь, смотрит на меня свысока. Все-таки он здесь хозяин. Кончилась моя игрушечная власть над Кабинетом. Есть вещи, которые даются традициями и поколениями, а не наглостью и талантом. Я смиренно склоняю голову. Хочу дотронуться почтительно до грудницы. А как прощаться со скелетом? Остов Отца вдруг валится на меня, как будто его толкнуло в спину нечто, выпроставшееся из стены. Я едва успеваю его удержать. Странно обнимать человека без кожи и мяса. Хорошо, что он не рассыпался по косточкам. Не хочу оставлять после себя разрушений. Но какой-нибудь след оставить надо. Черный маркер на столе. Старинный глобус. Я ставлю небольшой, но жирный крест примерно в том месте Планеты Дождя, где еще не выстроили город Аркашон.

Двадцать шестой вечер месяца аркашон в городе Аркашоне. Примерно 15:11 в пользу плохой погоды. Сегодня — скорее хорошая. Небо напоминает драный халат Санта-Клауса. Сгустки красных выпотрошенных облаков. Ветер — теплый. Я показываю Аркашон Альке. Особое внимание уделяю загадочным лодкам-скорлупкам. Альке нравятся полоски водорослей. Она говорит, что они похожи на шпинат (Алька фанат шпината), ворошит их ногой, скинув уродливые туфли.

Ночью она неутомима, как оловянный солдатик. В среднем за год мы трахаемся с Алькой столько, сколько трахнулись сегодня. Алька прыгает на моем члене, как болванчик на пружинке, а я млею от счастья. Она снова со мной. Она наконец по-настоящему хочет меня. Я наконец могу подставить ей реальное плечо. Авось что-нибудь у нас да получится. Я и сам не слишком представляю, что должно получиться. Алька даже кричит, чего никогда не бывает, валится на меня, больно кусает в губы. Однажды она бросила меня вот так же, как сейчас бросил ее Антуан. В контемпорери-музее я отлучился в туалет, Алька сказала, что будет ждать меня у «женского Сигала напротив Элвиса с пистолетом», — и только через три дня прислала письмо с извинениями. Я заходился тогда в бессильной злобе: ну, погляди, поступит кто-нибудь с тобой, как ты со мной, — приползешь зализывать раны… Поступили. Приползла и зализывает.

Я думаю, что с утра надо купить Альке одежду. Размышляю, куда отвезти ее отдыхать после свалившихся потрясений. Может, на какие-нибудь Испанские острова, где еще можно купаться и загорать. Или на Сицилию. Или туда, где для нее открываются выставки. Я прикидываю, хватит ли у меня теперь денег, чтобы купить ей документы. Не хватит. Я чувствую себя ответственным за Альку, словно за дочь. Я набит ответственностью, как гранат ядрышками. Я едва не лопаюсь от ответственности, как переспелый гранат.

Из вещей Алька согласилась только на кроссовки и еще на уцененный свитерок «Шевиньон». Марихуане обрадовалась. Я не стал пояснять, что трава осталась от Доплававшегося. Когда мы сидели днем в «Пирате», уплетая под вино горячих улиток, в двери замаячила Пухлая Попка. Я напрягся, вспомнив, каким репейником сидела она при Эльзе. Но все обошлось. Через пять минут Попка уже щебетала с Алькой, как лучшая подружка. Вообще не закрывала рта. Сказала, что помогает Пьеру «инспектировать местность». Ищут площадки для фестиваля уличных театров. Парад-алле, например, уместно устроить в парке Казино. Пьер, оказывается, несколько дней назад получил от Эльзы аванс. На секунду меня кольнула преглупая ревность — почему Эльза не привлекает к подготовке фестиваля меня. Попка выкатила загадку:

Такой вот узор нарисовала Попка на салфетке, предложив соединить все 9 точек четырьмя линиями. Разумеется, не отрывая карандаша. Да, линии должны проходить через центр точек, а не по касательной. Наши с Алькой многочисленные попытки завершились провалом. Так не выходит:

Так тоже не выходит:

Попка сказала, что решение очень простое, потому она нам его сливать не станет — будет настроение, погадаем еще. Мы угощаем Попку эскарго. Сменяются кувшины вина, пепельницы. Все происходит очень быстро. Попка раскланивается, целуется с Алькой, шепчет мне на ухо, что Алька — клевая телка, уходит. Я сую в рот сигарету. Алька тоже. Я щелкаю зажигалкой. В этот момент раздается выстрел.

Судьба человека где-то записана. Хранится на неведомом жестком диске. Человек не знает, что стрясется с ним через час и через год, но вообще-то это уже записано. Иначе бы откуда валилось нам на голову столько совпадений-предопределений? Заглянуть в файл невозможно, он не для человека и не на человечьем языке, даже и мечтать глупо. И вредно: страшно ведь узнать конец цитаты. Но зачем-то хочется верить, что запись эта недоступная — есть. Без нее как-то совсем уж холодно и одиноко. Человек не хочет думать, что его жизнь — случайна. Что она вьется бухтой-барахтой, а не согласно важному замыслу.