Пять рассерженных мужей - Людмила Милевская

Я возликовала: «Боже! Как тебя благодарить?! Дай каждойрусской по французу!»

— Вы фокусник? — вдыхая тонкий аромат, спросила я и тут жеза него ответила: — Фокусник, конечно фокусник — факир.

Он улыбнулся и… красная роза возникла в его руке. Ярассмеялась:

— А жёлтую!

— Вот вам и жёлтая, — улыбнулся он и протянул мне жёлтуюнежную розу.

— Я тоже фокусница, — торжествуя, воскликнула я. — Хотитевидеть Мархалеву?

Он с жаром воскликнул:

— Хочу!

Я приказала:

— Глаза закройте!

Он послушно закрыл.

— Крабле! Крибле! Бумс! — пришлось ударить вилкой похрустальному бокалу. — Открывайте глаза!

Мишель озадаченно уставился на меня, я же грациозно развеларуками и представилась:

— Софья Адамовна Мархалева собственной персоной!

— Вы? Вы?!

И он онемел. Пришлось поспешить с доказательствами:

— Могу свой паспорт показать.

Мишель быстро оправился от неожиданности и уже глядел наменя совсем другими глазами — глазами полными любви.

— Не надо паспорт, — вдохновенно воскликнул он. — Вы сами незнаете какой груз с моего сердца только что сняли. С того момента, как встретилвас, только над этой проблемой голову и ломал.

Я удивилась:

— Над какой проблемой?

— Как душу надвое разделить.

— Зачем же делить?

— Судите сами: из далёкой Франции приехал, чтобы найти ту,которая лишила покоя. Скучными зимними вечерами в своём замке…

— Под Парижем, — вставила я.

— Да, — подтвердил Мишель, — под Парижем у камина отодиночества я страдал-страдал… до тех пор, пока одно из ваших чудных творенийне попало мне в руки.

Я встрепенулась:

— Какое же?

— «Путы тоски»!

— Это вещь!

— Да! Да! Софи! С первых страниц этой книги я ощутил, чтоженщина, описавшая столь сильные чувства, рождена для меня. Только для меня!

— Да! Да! — восхитилась я.

Бедные китайцы. Они понять ничего не могли — благочинныеевропейцы вдруг на такие восторженные ноты перешли. Подумали, верно, что мыобъелись лягушек.

— И вот однажды, — продолжил Мишель, — когда я в сотый разваш роман перечитал, когда сердце моё зашлось от одиночества и горя…

— Какого горя? — опешила я.

Мишел закатил глаза:

— Ну как же? Горевал, что нет вас у меня.

— Ах, да, -наконец поняла я, устыдившись своейбестолковости.

— Когда сердце моё зашлось от горя и не было уже сил терпетьэту глухую заунывную тоску…

«Ах, как он говорит! — восхитилась я. — Как он говорит! Хотьбери и записывай.»

А Мишель продолжал, продолжал:

— Когда душу сковал лёд одиночества и не было сил боротьсяза жизнь…

— Вот до чего даже дошло! — испугалась я, радуясь, что неиспытала подобных ужасов со своим Евгением.

— Дошло! Дошло! — подтвердил Мишель. — Хуже скажу: рукихотел на себя наложить! И наложил бы, если бы не подвернулись вы…

— Моя книга, хотели вы сказать.

— Конечно, конечно. Ваша книга от смерти меня спасла, увелас края пропасти, вырвала из чрева преисподней… И ожил я тогда и подумал:отправлюсь в Россию и эту женщину чудную разыщу.

Заворожённая, я слушала его как Маруся: открыв рот. Вволнении и трепете следила за его мыслью и, апогея с ним вместе достигнув,восторженной радостью зажглась и закричала:

— Конечно! Конечно! В Россию! Сюда! Сюда! Ко мне! Ведь нетже ничего проще!

— Э-э, нет, — охладил мой пыл Мишель. — Вот тут-то иначались настоящие сложности.

— Сложности? — встревожилась я.

— Ещё какие! Оказалось, что вас совершенно нереально найти.

— Что вы говорите?

— И утром и вечером коврик под вашей дверью топтал, надоелсоседям, но ту, к которой стремился, так и не нашёл.

«О! Ужас! — подумала я. — Ужас!»

Женщины! Сидите дома! Иначе не найдёт вас парижский граф!

Глянула на француза своего: красавец, мэн, граф — не меньше.И, счастливой почувствовав себя, восторженно закричала:

— Мишель, все чудесно устроилось! Вы нашли! Меня нашли!

И тут я вспомнила, что он про рвущуюся надвое душу мнечто-то говорил. Сразу недоброе заподозрила и спросила:

— А от чего же рвалась надвое ваша душа?

— Ах, Софи, ну как же, искал Мархалеву, а нашёл вас, умную,неотразимую и с первого мгновения понял, что влюбился. Растерялся. С однойстороны ваша душа, известная мне по книжным страницам, с другой стороны вашемилое, нежное лицо…

— Да, — согласилась я, — сама недовольна фотографией наобложке. Эти фотографы хуже художников. У армянина снимусь — похожа на армянку,у татарина — на татарку, у еврея — на еврейку, а если у русского снимусь…Неприлично сказать на кого похожа. Где бы ни снималась, ни разу ещё не походилана себя, но и в этом знак свыше вижу.

Мишель явно не понял в чем знак, в ожидании уставился наменя. Я с радостью пояснила:

— В меня одну вы дважды влюбились.

Он оживился:

— Влюбился бы трижды! Сорок! Сто раз!

«Какое счастье, что меня он нашёл,» — подумала я.

Женщины, сидите дома.

Почаще дома сидите!

А Мишель мой, между тем, с восторгом продолжал подсчитыватьсколько раз он влюбился бы в меня.

— Все впереди, впереди, — успокоила я его. — Уж теперь,когда мы, преодолев все трудности, встретились, когда от одиночестванастрадавшись друг друга нашли…

Мишель, слушавший меня с непередаваемым восхищением,продолжил мысль:

— Уж теперь, Софи, я тебя никому не отдам! Прямо здесь упадук твоим ногам и, как верный пёс, с любовью и преданностью буду смотреть в твоипрекрасные очи.

Он и в самом деле вскочил и, едва ли не опрокидывая столик,бросился к моим ногам.

— Зачем же здесь, Мишель, — пытаясь поднять его, прошепталая. — Зачем же здесь? Уж поедемте под Париж, в замок, к камину.