Эти опавшие листья - Олдос Хаксли

С той самой ночи, когда тетя Лилиан отпускала шуточки по поводу ее холодности и слепоты, Ирэн поставила себе цель видеться с Ховенденом как можно чаще. Она стремилась доказать неправоту тети Лилиан. Она не была ни бесчувственной, ни слепой, не хуже любой другой девушки замечала, что нравится кому-то, и умела с теплотой оценить это. После тех случаев с Жаком, Марио и Петером тетя Лилиан проявляла несправедливость, дразня племянницу подобным образом. Движимая острым желанием как можно скорее опровергнуть мнение тети Лилиан, Ирэн даже стала делать смелые шаги навстречу Ховендену. Сам он был так застенчив, что, если бы она ничего не предприняла, потребовались бы месяцы, прежде чем Ирэн смогла бы убедить тетю в ошибочности ее суждений. Она с ним беседовала, ходила на прогулки, готовая в любой момент предаться беспредельной страсти. Но в действительности их роман развивался не так, как ее прежние отношения с молодыми людьми. Ирэн что-то чувствовала, но несхожее с эмоциями, какие вызывали у нее Петер или Жак. С ними все получалось бурно, возбуждало и волновало, но всегда оказывалось тесно связано с большими отелями, джазовыми оркестрами, цветными огнями над головой и с неутомимым стремлением тети Лилиан взять от жизни все, с ее вечными навязчивыми опасениями, что она упускает нечто важное, даже находясь в эпицентре праздника. «Наслаждайся, отпусти поводья», – повторяла тетя Лилиан. «Какой он красавчик! Что за прелесть – этот паренек!» – так она говорила, стоило мимо пройти любому молодому человеку.

Ирэн неуклонно следовала советам тетушки. Порой, когда она танцевала, а свет, музыка и движущаяся вокруг толпа сливались в одно пульсирующее целое, ей действительно начинало казаться, будто она на седьмом небе от счастья. И Петер или Жак, которых тетя Лилиан чуть ли гипнотически заставляла ее считать потрясающими, становились отчасти источниками блаженства. Под пальмами в саду, в перерывах между танцами Ирэн даже позволила себя поцеловать, и опыт запал в душу. Но подходило время кому-нибудь из них уезжать, и Ирэн переживала расставания без сожалений. Шампанское переставало пузыриться и играть.

Но с Ховенденом вышло иначе. Он исподволь нравился ей все больше и больше. Он был славным и простым, полным сил и юным. Совсем юным – ее особенно привлекало в нем это. Ирэн чувствовала, что, несмотря на возраст, он даже моложе нее. Остальные были старше; более опытные и зрелые, они и вели себя с ней смелее и нахальнее. Но Ховенден не походил на них. С ним можно было чувствовать себя в безопасности. Рядом с ним вопрос о любви вообще не возникал или не приобретал насущной, первостепенной важности. Каждый вечер тетя Лилиан интересовалась, как у них продвигаются дела, разгорается ли подлинная страсть. И Ирэн не знала, что ответить. Очень скоро она потеряла всякое желание обсуждать Ховендена с тетей; он так отличался от других, а в их дружбе пока ничто не прояснилось. Это была своего рода чувственная дружба. Ирэн заранее страшилась вопросов тети Лилиан и испытывала к ней почти неприязнь, когда в обычной бестактной и безжалостной манере та начинала допросы. Появление Челайфера принесло поначалу даже облечение, поскольку тетя Лилиан сразу углубилась в собственные эмоции. У нее не оставалось ни времени, ни желания думать о чьих-либо еще. Но вскоре наблюдение и, можно сказать, слежка, порученные тетей, сделали почти невозможным общение Ирэн с Ховенденом. Словно ее вообще больше здесь не было, с грустью думала о себе Ирэн. Вот только тетя Лилиан погрузилась в печаль. Как же ей не помочь всеми возможными средствами? Бедная, бедная тетя Лилиан!

– Я хочу узнать, что он обо мне думает, – сказала тетя Лилиан во время их очередной ночной встречи. – В каких словах отзывается обо мне при гостях?

Ирэн честно ответила, что ни разу не слышала от Челайфера никаких отзывов о тете.

– Тогда слушай внимательнее и держи глаза и уши открытыми.

Но сколько бы она ни вслушивалась, Ирэн обычно не о чем было доложить. Челайфер вообще не упоминал о тете Лилиан. А для миссис Олдуинкл это было чуть ли не хуже, чем если бы он говорил о ней дурно. Нет ничего ужаснее, когда тебя игнорируют.

– Мне кажется, ему нравится Мэри, – предположила она. – Сегодня я заметила, как он смотрит на нее странным пристальным взглядом.

И Ирэн получила особое распоряжение присматривать за ними. Но, как она обнаружила, ревность миссис Олдуинкл не имела под собой никаких оснований. Между Челайфером и мисс Триплау никогда не проскакивало ни слова, ни взгляда, в которых самое воспаленное воображение могло бы уловить намек на интимную близость.

– Он очень необычный, невероятно сложное существо.

Таким стал постоянный рефрен миссис Олдуинкл в разговорах о Челайфере.

– Кажется, он безразличен ко всему. Холодная, неподвижная, непроницаемая маска. Но в то же время достаточно одного взгляда, и чувствуешь, что под этой маской… – Миссис Олдуинкл покачала головой и вздохнула.

А ее рассуждения о нем продолжались и продолжались по какому-то замкнутому кругу, возвращаясь к исходной точке, так и не дав оснований для каких-либо выводов. Бедная тетя Лилиан! Она была несчастна.

В своих фантазиях миссис Олдуинкл всегда начинала с того, что спасала Челайферу жизнь. Она видела себя на пляже между морем и небом на фоне отдаленных гор, похожей на одну из романтических фигур с полотен Огастеса Джона, что стоят в задумчивости и страстном восторге экстаза на фоне космических пейзажей. Ей казалось, у нее есть все от героинь Джона вплоть до огненно-красной туники и изумрудно-зеленого зонтика. А у ее ног, как Шелли, как Леандр, выброшенный волнами на песок Абидоса, лежал молодой поэт: бледный, обнаженный, полуживой. И она склонялась над ним, возвращала к жизни, помогала подняться и (в фигуральном, конечно, смысле) на материнских руках относила в тихое райское убежище, где он мог бы набраться сил для поэзии, вдохновения для творчества.

Миссис Олдуинкл рисовалась почти реальная картина событий, пропущенная сквозь мощную систему кривых зеркал ее воображения. А принимая во внимание эти «факты», сложившуюся затем ситуацию и ее собственную впечатлительную натуру, становилось неизбежным возникновение у миссис Олдуинкл романтических чувств к своему внезапному гостю. Одного лишь того, что он был человеком новым, а значит, величиной неизвестной, и притом поэтом, при любых обстоятельствах оказалось бы для миссис Олдуинкл достаточно, чтобы проявить к нему интерес. Но живя в полнейшей иллюзии, что она спасла его из морской пучины, а теперь пыталась стать источником вдохновения, заставляло обычный интерес перерасти в нечто большее. Было бы противно ее естеству, если бы она в него не влюбилась. К тому же он сам облегчал ей задачу, обладая поэтичной мужской привлекательностью. И потом он был действительно странным – странным до загадочности, до мистерии. Сама по себе его холодность манила и одновременно наполняла отчаянием.

– Он не может быть равнодушным ко всем и вся, как старается внушить нам, – твердила она Ирэн.

Желание сломать возведенную им вокруг себя стену, проникнуть в его внутренний мир и разгадать загадку служило катализатором любви.

С того момента, когда миссис Олдуинкл нашла его при столь драматических обстоятельствах, которым ее фантазии только добавили романтизма, она воспылала желанием сделать Челайфера своей собственностью. Стремилась завладеть им, как видом с холма или итальянским искусством. Он сразу же стал для нее лучшим из ныне живущих поэтов, но отсюда вытекало, что только она одна умела правильно понимать и интерпретировать его творчество. Миссис Олдуинкл отправила в Лондон телеграмму, чтобы ей прислали его книги.