Спартанец - Валерио Массимо Манфреди

Мы сотни раз сражались вместе, защищая друг друга. Мы убивали ради жизни, или просто ради выживания, точно так, как ты и сказал той ночью у моря. И все же до сих пор я не знаю, почему все это случилось; почему илот сохранил мне жизнь… Человек, который однажды видел острие моего дротика, приставленного к своему горлу. Не знаю, что удержало меня в тот день, и почему я не убил тебя. Не знаю, кто дал тебе в руки лук, и причину, по которой ты оставил свою мать и свой народ…

Талос, сидевший, прислонившись к дикому оливковому дереву, спиной к Бритосу, при этих словах повернулся к нему лицом. Он нахмурился, крутя стебель дикого овса между пальцами, словно стараясь что-то вспомнить. А затем заговорил:

— Дракон и волк сначала

С безжалостной ненавистью

Изранили друг друга.

Потом лев Спарты

Пронзенный пал, был укрощен он дротиком,

Мидянин высокий его метнул,

И тот, кто струсил, поднял меч,

Хранитель стада взял свой гнутый лук,

Спеша к бессмертной славе вместе.

Стансы, исходящие из глубин его разума, сразу же стали понятны: стансы Периаллы, изгнанницы-пифии.

— Что ты говоришь, Талос? — спросил Бритос, отвлекаясь от своих мыслей.

— Это пророчество, Бритос, которое только сейчас стало мне понятно. Дракон Клеоменидов и волк Тайгета ранили друг друга с безжалостной ненавистью, а затем вместе ринулись к славе. «Тот, кто струсил» и «Хранитель стада» — это ты и я.

— Кто произнес эти слова? Когда? — настаивал Бритос.

— Эти слова — слова истинной предсказательницы. Ты помнишь пифию Периаллу?

— Да, — пробормотал Бритос. — И я помню отвратительную смерть царя Клеомена.

— Я встретил ее однажды, давным-давно, в лачуге Караса, она предсказала мое будущее. Эти строки запали мне в голову. Я никогда не понимал их смысла, до самого последнего времени, и только сейчас я вдруг услышали, как они эхом прозвучали внутри меня. Что-то объединяет наши судьбы, Бритос: это именно то, что остановило твою руку в ту ночь в лесу. Но больше я ничего не знаю, я не могу ничего увидеть. Истину знают лишь боги, Бритос, но в их мысли мы можем проникнуть только очень редко.

— Что еще сказал пифия?

— Она говорила и многое другое, то, что я до сих пор никак не могу растолковать; безусловно, еще не наступил подходящий момент. Ты спрашиваешь, почему в моих руках оказался этот великолепный лук из рога? Хорошо, я расскажу. Он был доверен мне много лет тому назад, с тем, чтобы я сохранил его. Тот человек, кто дал его мне, научил меня пользоваться им, точно так же, как он научил меня ловко владеть хромой ногой и управлять своим телом. Он воспитал меня и обучил мой разум и мое сердце всему, что мне известно. Этот лук хранит тайну моего народа. Не проси меня раскрывать тебе еще что-нибудь, я больше ничего не скажу, потому что ты спартанец, Бритос… Твоя раса поработила мой народ.

— Ты воин… Талос, ты воин, разве не так? Воин и вождь своего народа. Возможно, это и объединяет нас, но все же делает различными наши судьбы. Даже если сами мы этого искренне пожелаем, мы не можем пренебрегать теми ограничениями, которые боги предначертали для нас.

— Не боги, Бритос… Люди! Посмотри на меня… Никто не рождается рабом! Ты когда-нибудь видел, чтобы я испугался? Ты когда-нибудь видел, чтобы я предавал друзей? И все же годами я пас отары Крифиппоса, возделывал его поля, повинуясь без какого-либо протеста, тайно страдая и плача от унижения и боли. Моего Криоса разорвали на куски клыки твоего пса: но кто из двоих оказался более храбрым? Мой беспородный малыш, отдавший свою жизнь, защищая отару, или твое кровожадное чудовище? Иногда кто-нибудь из моего народа находит детей, которых вы, спартанцы, оставляете на растерзание зверям в лесу, и этих детей мы выращиваем, как своих собственных. Для этого требуется куда большая смелость, чем ты можешь себе представить. Тогда кто же заслуживает быть рабом? Нет, Бритос, не говори мне, что рок сделал нас рабами, что боги дали вам власть над нами.

Бритос пристально смотрел на него и, если бы Талос мог бы увидеть в темноте выражение глаз Бритоса, то он обязательно узнал бы полный боли и сострадания взгляд воина с изображением дракона на щите, там, в долине, в тот безвозвратно ушедший день его отрочества.

— Талос, — выдохнул Бритос с неожиданным возбуждением в голосе. — Талос, но ты…

— Нет, Бритос, то, что ты возомнил, — неправда. Моего отца звали Хилас, сын Леобота, илот. Мою ногу повредила повивальная бабка, которая тащила меня из чрева матери. Это правда, рассказанная мне моим дедом Критолаосом, самым мудрым и искренним из людей. Именно поэтому тот, кого спартанцы называют калекой, известен среди своего народа как Талос-волк.

Оба юноши сидели молча, наблюдая за кострами на равнине. Иногда, время от времени, до них доносились голоса перекликающихся часовых, смешивающиеся со стрекотом кузнечиков.

Талос снова подал голос.

— Итак, — продолжил он, — с первым светом нового дня наши пути расходятся. Завтра я помогу тебе надеть доспехи, как и подобает илоту, но затем ты будешь действовать один, потому что на поле брани нет славы для моего народа — только смерть. Помни, что под этим бронзовым нагрудником будет биться сердце Талоса, вместе с твоим. — Он замолчал, крутя овсяный стебелек, потому что в его горле застрял комок.

Бритос этой ночью рыдал, впервые в своей жизни. Рыдал беззвучно, но искренно.

Павсаний, после совещания со своими офицерами и командующими силами союзников, понял, что невозможно далее оставаться на занимаемых позициях, потому что пехота гоплитов, тяжеловооруженных воинов, была неспособна противостоять непрерывным и смертоносным вылазкам персидской конницы.

Отвод войск на более защищенную позицию, которая должна быть более выгодной для атаки, оставался единственным решением, приемлемым в данной ситуации.

Царь согласился привести план действий в исполнение. Сначала двинулись союзники, под покровом ночи, не гася костры, чтобы создать для врага иллюзию, что они все еще стоят лагерем на том же самом месте.

Предполагалось, что они должны пройти к узкой полосе земли около храма Геры в городе Платеи.

Пелопоннессцы и афиняне, занимающие правое крыло формирования, должны были проследовать за союзниками двумя параллельными колоннами.

Но темнота, которая скрывала их маневр, также опустилась и на войска, изменяющие свои позиции. Царь Спарты вскоре понял, что между отрядами была утрачена связь, потеряна возможность взаимодействия.

Только одним афинянам удалось поддерживать стройность передвижения, оставаясь вместе, на расстоянии, равном приблизительно одной стадии от пелопоннесских войск Павсания, перемещающихся вдоль линии холмов, примерно на половине высоты склона, чтобы обезопасить себя от возможных атак конницы персов.

На самом же деле, им не пришлось долго ждать врага: как только первые лучи солнца осветили равнину, лазутчики Мардония поняли, что греки покинули свой лагерь.