Скоро полночь. Том 2. Всем смертям назло - Василий Звягинцев

— За половинную цену капитан согласился взять двадцать человек в матросские кубрики. Питание из общего котла за отдельную плату.

— Да, это начинает напоминать панику. Когда отходят?

— Сегодня в полночь.

— Я подъеду. Посадка еще не началась?

— Первый класс уже разместился. Остальные проходят оформление.

— Задержите, я сейчас подъеду.

…Он снова разговаривал с капитаном, сидя в его каюте. Так, ни о чем. Однако Челноков хорошо знал, что подобные господа «ни о чем» разговаривать не умеют. И все время ждал подвоха. Еще он заметил, что комиссар прилично навеселе. Не «под мухой», что означает состояние вялое и расслабленное, а, наоборот, полон активности. Злой активности.

Русским такое понятие как злость, тем более на государственном уровне — не слишком понятно. Ожесточение в бою — совсем другое. Геннадий Арсеньевич участвовал в турецкую войну в атаках на броненосцы катеров с шестовыми минами (а вы только представьте, что это такое! Полпуда пироксилина на четырехсаженной палке, которой нужно ударить в борт под ватерлинию. Бывало, еще и под ружейным огнем!). Но именно злости к туркам он не испытывал. Азарт — да. Страх — да, особенно, когда пули по планширю и кожуху котла щелкали. Взорвали «Интибах», возвращались домой на кренящемся, полузатопленном катере, со смехом просовывали пальцы в дырки мундиров, пили водку, спорили, кому какие кресты достанутся, а злости все равно не было. Ни на турок, ни на собственное начальство, пославшее в самоубийственное дело.

Ну и пусть британец злится, наверное, есть на что. Но здесь-то, на пароходе, — территория Российской империи. Тем более, что господин жандармский полковник заверил его, что прикроет от любой провокации. Англии совсем не ко времени вступать в конфликт с Великой Державой, которая сама не боится ничего, а любому неприятелю может ответить так, что мало не покажется.

— Вы что-нибудь знаете, господин капитан, о ваших пассажирах, сошедших здесь на берег? — спросил вдруг Роулз.

Челноков посмотрел на него с явным удивлением. Кажется, эта тема вчера была отработана полностью.

— Не знаю и знать не хочу. Вообразите, господин комиссар, сколько я за пятнадцать лет перевез пассажиров! И что — должен задумываться о каждом? Вот неприятности, штормы, аварии — за это с меня спросят. А пассажиры! Заплатили, довез, высадил, забыл. Неужели с ними что-нибудь случилось?

— С кем? — хитро спросил комиссар.

— Да с любым, кто вас заинтересовал. Но если и случилось что, так на вашей территории. — Челноков показал пальцем, где кончается зона его ответственности.

— Ну, допустим, с их самым главным. Мистером Сэйпиром…

— Он у них главный? Я и не знал. Вел себя как все. А вы, кстати, с ним дольше всех говорили и остались вполне довольны. Не так ли?

Роулз неопределенно пожал плечами. Мол, говорил, да, а теперь возникли дополнительные обстоятельства.

Капитан раздавил в пепельнице папиросу и встал.

— Если у вас нет более серьезных вопросов, а также претензий ко мне и к моему судну, я прошу разрешения закончить посадку оставшихся пассажиров и выйти в море. Барометр, видите ли, падает, и хочется удалиться от берега до шторма.

— Спасибо, капитан. Вы были очень любезны. Теперь последний вопрос — нет ли господина Сэйпира в числе пассажиров первого класса, которые уже взошли на борт?

— По документам — извольте еще раз проверить. И у своих людей на пирсе спросите. Приметы названного господина вам известны. Каким-то другим способом — понятия не имею. Если он замаскировался под грузчика, то сейчас может прятаться в любом из пятисот отсеков, коффердамов, угольных ям и междудонных пространств моего судна. Я этих негров и малайцев на входе и выходе не считал. Тоже ваша компетенция. Желаете — за ваш счет начнем поиски. Сутки простоя — две тысячи фунтов. Сыщики тоже ваши. Мои матросы этому не обучены.

— Хорошо, капитан. Мне нравятся люди с вашим характером…

— А уж как мне — с вашим! — Челноков даже не пытался скрыть добродушную славянскую усмешку, отчего-то так раздражающую представителей балто-германской расы. Латиняне к ней относятся с гораздо большим пониманием.

После этого Роулз все свое внимание и наличные силы резидентуры бросил на постоянную и непрерывную слежку за Сэйпиром и его якобы случайными спутниками. Других объектов на примете не было, но быть должны наверняка. Кто-то же обеспечивал акцию? Даже бурско-голландское подполье, которое непременно существовало и действовало, было отодвинуто на второй план. Не тот уровень профессионализма и не те цели у него просматривались. А здесь комиссар столкнулся с по-настоящему большой игрой.

За две недели он сумел создать целую теорию деятельности Сэйпира и его организации. Они, разумеется, преследовали гораздо более обширные цели, чем содействие бурам. Материалы круглосуточного наблюдения за тремя основными фигурантами давали богатую пищу для размышлений.

Выходило, что Сэйпир не занимался ничем другим, кроме как налаживанием контактов. Целыми днями крутился по городу, посещал банки, представительства известных во все мире торговых домов, завязывал знакомства в светских кругах, причем и в таких, куда самому Роулзу доступ был закрыт. Местный военный и административный истеблишмент его за равного не считал, во многом потому, что в свое время он опрометчиво решил изображать из себя малозначительного чиновника, занимающегося не совсем благопристойными, в глазах аристократии, делами.

Но кое-какие подходы к значительным персонам у Роулза имелись, и он с удивлением выяснил, что к поведению Сэйпира совершенно невозможно прицепиться. Все его доступные контролю дела были исключительно финансовыми, причем на удивление масштабными. Осведомители, бывшие на связи, пусть и не допущенные к банковским тайнам, сообщали, что, по косвенным данным, суммы покупок, продаж, заключаемых контрактов были многотысячными, если не миллионными. Но все в пределах закона. Поговаривали, будто господин Сэйпир представлял интересы одновременно нескольких мировых финансовых империй. Или — правительств великих держав.

Роулз страшно злился по поводу исчезновения тех пресловутых двух страничек. Что же он сумел услышать в разговоре с негоциантом или кем-то из его спутников такого, что это требовало изъятия записей? В коротком, наверняка достаточно формальном разговоре. Причем ведь и с глазу на глаз он ни с кем не беседовал. Уж это комиссар сумел выяснить. Или в присутствии капитана парохода, или сотрудников таможни и портовых властей. Речь явно не шла о взятке за провоз контрабанды, за сход на берег по фальшивым документам…

Но что-то ведь наверняка было? Одна, может быть, единственная фраза, невзначай брошенная, но потом, при здравом размышлении, показавшаяся Сэйпиру опасной. И потребовавшая всего последующего.

Невозможность понять что-то вполне очевидное, наверняка лежащее на поверхности, терзала и мучила сильнее, чем раздувший щеку флюс.