Занимательная медицина. Развитие российского врачевания - Станислав Венгловский

Однако постепенно, постепенно, – и все как-то наладилось само по себе.

Знать, добрыми были его какие-то безвестные воспитатели, перед которыми обнаружил он свои недюжинные способности. Особенно запомнилась ему вторая Одесская классическая гимназия, расположенная на тихой Гаванной (впоследствии – Гаванской) улице, куда его отдали учиться[78]. Вернее – просто сказали: ходи, и он стал посещать в ней подряд все занятия.

Одесса оказалась самым настоящим портовым городом, в котором нигде было не спрятаться от присутствия моря. Было оно везде, и всегда – почти что рядом. Даже на знакомой до боли неширокой Гаванной ощущалось его непременное присутствие. А стоило только приблизиться к балке, которая неожиданно вырастала вдруг поперек ее – и вот оно снова.

Да, в Одессе – исключительно все напоминало о близости моря…

А стоило отойти чуть подальше – и вот оно! Сверкающее своим неповторимым блеском, своей несказанной голубизной…

Учеба же…

Она постепенно, постепенно – и стала тоже как-то налаживаться. Короче говоря, к своему выходу из гимназии он оказался среди первых, самых успешных ее учеников. Окончил учебу – даже с серебряной медалью. Как один из самых лучших воспитанников.

Особенно налегал он на латинский язык, как бы заранее предчувствуя свою дальнейшую медицинскую стезю в избранной им совершенно трезво науке. Но не забывал при этом напирать и на другие европейские языки, которые только господствовали в тогдашней Западной Европе.

Что же, подобное окончание гимназии позволило ему помечтать даже о Московском университете, куда вознамерился поступать в дальнейшем.

Между тем, высокий гимназический Совет, о котором он, без содрогания во всем своем теле, не смел и подумать даже, принял постановление, которое прямо так и гласило: просить о непременном помещении воспитанника одесского приказа общественного призрения Николая, сына Василия Павловича Склифосовского, принять на казенное содержание в любой университет, хотя бы даже в Московский.

Что же, имперская администрация одесской гимназии проводила довольно неглупую кадровую политику…

Он в последний раз окинул взглядом 2-ю одесскую гимназию, припомнив при этом, что выстроил ее какой-то Демосфен Егорович Мазиров, выпускник Санкт-Петербургской Академии художеств, племянник другого большого художника-мариниста – Ивана Константиновича Айвазовского…

На прощание – он отправился на отцовский хутор, чтобы услышать там прощальные стоны старинных и высоченных дубов…

Знал: когда еще снова придется увидеть их…

При этом, как-то невольно, подумал о покойнице матери… Вот бы с кем поделиться такой нечаянной радостью…

Эх… Да что теперь поделаешь?

Ко всему прочему, уже как-то исподволь чувствовалось, что город Дубоссары, постепенно расширяясь, когда-нибудь поглотит и эту, отцовскую усадьбу[79]… Поглотит, и все! Ничего не попишешь…

Прощаясь с усадьбой, он в последний раз окинул взглядом всю эту местность, не забывая при этом, что, согласно бытующему народному преданию, вся, простиравшаяся перед ним равнина, носила когда-то весьма странное название – «желтые холмы».

Уж не татарские ли это слова?..

* * *

И правда.

Мудрое решение педагогического Совета Второй Одесской гимназии позволило ее воспитаннику на самом деле уехать в далекую Москву. Он уезжал туда, а в душе его все пело. Он так и уехал, преисполненный самыми радужными надеждами на полный успех своих собственных устремлений.

Что же, все надежды его надежды вполне оправдались.

Почти все экзамены, которые значились в довольно внушительном экзаменационном списке, он сдал на «отлично». Кроме того, высокий Ученый Совет уже Московского Императорского университета полностью подтвердил решение гимназического.

А на календаре значился уже 1854 год.

Он, студент Николай Васильевич Склифосовский, целиком подпадал под льготы для привилегированных гимназических выпускников и мог теперь беспрепятственно заниматься на медицинском факультете, получая поддержку от Одесского комитета общественного призрения!..

Это ли не было счастьем?

Что же, с тех пор он всецело попал под влияние выдающегося врача-хирурга Федора Ивановича Иноземцева. Того самого, который отважился когда-то, впервые в русской медицинской практике, сделать самую первую в России операцию под эфирным наркозом!

А произошло все незадолго до его, Николая Склифосовского, поступления в университет. Еще в февральские дни 1847 года…

На университетских лекциях, когда слишком назойливые студенты выспрашивали у Федора Ивановича о его семейной истории, о его дружбе-вражде с Николаем Ивановичем Пироговым, – тот всякий раз при этом как-то обеспокоенно складывал пальцы обеих рук, беспомощно простирал ладони куда-то вверх и что-то бубнил о своем довольно позднем приобщении к медицинской профессии. Не то… Он бы еще и не такое сотворил…

Оказалось, Федора Ивановича с самим Склифосовским роднило какое-то слишком раннее сиротское детство. Ему, уже вполне состоявшемуся врачу-хирургу, Федору Иноземцеву, также крепко запомнились его детские годы, проведенные в деревне Белкино. Там отец его служил управляющим имением графа Бутурлина, Петра Александровича. Ему тоже, оказалось, слишком запомнились такие же, шумливые вечно березы, уходящие куда-то в заоблачную высь…

Да и фамилия его «Иноземцев» – появилась совсем неспроста: его отец, говорили, привезен был графом Бутурлиным откуда-то не то из персидских пределов, не то из гористой Грузии. Он так понравился графу Петру Александровичу, наследнику майората некогда грозного генерал-фельдмаршала Александра Борисовича Бутурлина, что тот поручил ему управлять своим собственным имением, расположенным как раз в селе Белкино, под сенью слишком шумливых берез.

Когда же отец умер, – его сынишке шел всего лишь двенадцатый год. Его и направили в качестве товарища-помощника к старшему графскому сыну, который, к тому времени, уже оканчивал Харьковский университет. Там ему молодому, но слишком бойкому провинциалу, удалось поступить сначала в уездное училище, которое он с величайшим успехом окончил. Дальше – на его пути выросла гимназия при Харьковском университете. Особо заинтересовался он естественными науками. Благо, случился весьма дельный наставник… Какой-то, отставной, вроде бы даже университетский профессор… Одним словом, с программой гимназии он справился не с меньшим успехом.

После гимназии – для него открывался прямой путь в Харьковский университет. Он и поступил в него, но, по условию, заданному его покровителем-графом, пришлось изучать вовсе не медицину, а иностранные языки… К языкам же он оставался совсем равнодушным. Более того, под всякими предлогами и видами старался «улизнуть» от повседневного их изучения.