Письма моей сестры - Элис Петерсон

– Мне становится все лучше и лучше, а твой отец хорошая сиделка. Пора вам с Беллс уезжать.

– Я не уверена в этом, – неохотно отвечаю я. Меня наполняет ужасом сама мысль об отъезде.

– А я уверена. Тебе надо подумать, где ты будешь жить, – озабоченно говорит она.

– Я не знаю.

– Кэти. – Мама кладет свое шитье на столик. – Я не знаю, как тебя отблагодарить за все, что ты сделала.

– Я ничего особенного не сделала.

– Сделала, Кэти, – продолжает мама, – я была ужасной матерью.

Кровь приливает к моим щекам.

Да, это так. Ты была слишком занята своей работой, ты сторонилась меня и все свое время посвящала Беллс, оставляя для меня лишь крохи. Я была для тебя невидимкой. Я всегда чувствовала себя заброшенной. Я всегда была для тебя хуже всех; казалось, тебе было безразлично, как я живу. Все это я готова была высказать ей шесть недель назад, но теперь это не имеет никакого значения.

– Мам, не надо.

– Нет! Надо. Позволь мне. – Она молчит, собираясь с силами. – Я никогда не умела говорить о своих чувствах. Впрочем, ты тоже не умеешь. – Она невесело усмехается. – Я закрывалась словно устрица. – Мамин голос звучит надтреснуто. – Если я не смогу сказать это сейчас, то не смогу никогда.

– О’кей, скажи.

– Я никогда не позволяла себе осознать, что не уделяю тебе достаточно времени, что ты нуждаешься во мне так же, как Беллс, только по-другому. Мне нельзя было твердить тебе, какая ты счастливая, раз у тебя нет ее проблем, это был слишком легкий выход. Я не хвалила тебя так, как ты этого заслуживала. Но теперь ты взгляни на себя. Красивая, успешная женщина…

– Неправда.

– Правда. Меня так долго не было в твоей жизни, и я хочу загладить мою вину. Прости меня.

– У тебя был трудный ребенок, на него уходили все твои силы и время. Мне следовало тогда понимать, как тяжело приходилось вам с папой, а не думать только о себе. Я восхищаюсь вами, ведь вы вырастили нас без всякой помощи. У меня просто не хватает слов, чтобы выразить мое восхищение.

– Все равно это было нехорошо. Я твоя мать, – говорит она с горечью. – Если я не могла смотреть за тобой, то кто же тогда мог? Я замкнулась в своем собственном мире. Моя работа стала для меня отрадой, потому что она помогала мне уйти от каждодневной суеты. Потом ты уехала из дома и внезапно перестала в нас нуждаться. Я всю жизнь несу в своей душе вину за то, что не уделяла тебе достаточно внимания. Это лежит на моей совести.

Мама встает и медленно выходит из комнаты.

– Не уходи, – произносит она, оглянувшись. – У меня есть кое-что для тебя.

Она возвращается, держа в руке небольшой предмет, завернутый в белую, тонкую бумагу.

– Мама, не надо.

Она садится возле меня, а я разворачиваю подарок. Это овальная серебряная шкатулка с инкрустацией из черепахового панциря, а в ней лежит ее драгоценный черепаховый гребень.

– Моя мама подарила это мне к свадьбе.

– Мне очень нравится шкатулка, она роскошная. А твой гребень… ведь ты его носила.

– Да, он хорошо держал волосы, – отвечает она, поправляя шарф. – Я хочу, чтобы это было у тебя. В благодарность за все, что ты сделала.

Я ставлю шкатулку и обнимаю маму.

– Почему мы так долго не могли поговорить? Почему понадобилось пройти через все это, чтобы мы стали ближе? – восклицает она, прижимая меня к груди.

Я вернулась к привычной жизни. К инвентаризации товара, организации новых фэшн-шоу, заказам у поставщиков. К йоге и плаванию, ресторанам и вечеринкам. К каждодневной лондонской суете, шуму, пробкам, людской грубости и острым локтям. Это ужасно.

Я поселилась у Эммы с Джонни. Они арендуют маленький домик возле Турнхем-Грин, и Эмма настояла, чтобы я жила у них в гостевой комнате до Нового года, до их свадьбы. Это смягчает перемены в моей жизни, и они уже не так пугают меня. Да и само место удобно; они живут близко от моего бутика и от Марка. Вот разберусь с делами, позвоню ему и скажу, что мы стали на время соседями.

Сегодня вечером я собираюсь на ужин к родителям Джонни, которые живут возле Лиссон-гроув. После своего возвращения в Лондон я еще не видела так много народу. На прошлой неделе я ездила к Сэму за швейной машинкой. Это была последняя вещь, которую надо было забрать. У меня все еще были ключи, и я отправилась туда во время ланча, когда он был на работе. Его дом выглядел точно так же, да я и не ожидала перемен. Всюду безупречный порядок, все вещи на своих местах. Даже не похоже, что я когда-то жила там. Я положила ключи под дверь и сказала: «Прощай, Сэм». Как я и ожидала, он затаился, как только услышал известие о болезни мамы.

В ожидании такси я сижу в гостиной и рассматриваю фотографии помолвки Эммы и Джонни, сделанные в Баттерси-Парке. Они вставлены в черные с золотом картонные рамки и напоминают мне карточки, которые мне давали вместе с фотографиями нашего класса в конце года. «Вся фотография была испорчена, потому что Кэти решила задрать юбку и показать нам свои трусики», – читала вслух мама. Она всегда ждала объяснения, но я была уверена, что видела ее старательно скрываемую улыбку. Мимолетная мысль о доме вызвала у меня ностальгию. Какая ирония судьбы! Когда я была подростком, моей единственной мечтой было уехать из дома. Теперь же это единственное место, где мне хочется быть. Там я чувствую себя в безопасности, в теплом коконе. Я чувствую себя нужной.

…В день моего отъезда мы с папой молча стояли на платформе и ждали поезда, погруженные каждый в свои мысли. Мне казалось, что я снова перенеслась в свое детство и сейчас сяду в поезд со своим блестящим красным чемоданчиком и поеду к тете Агнес. Поезд тронется, папа помашет мне на прощанье.

– Я не хочу уезжать, не хочу, – воскликнула я, когда показался поезд.

Папа улыбнулся, убрал прядь волос с моих глаз и заправил ее за ухо, как делал это когда-то.

– Тебе надо ехать. – Он открыл дверь купе и подал мне мой багаж. – Теперь мы с мамой и сами справимся.

Беллс уехала днем раньше. Она радовалась, что возвращается в Уэльс. Она скучала по колледжу, по друзьям, футболу и по своему привычному распорядку. А вот я ни по чему не скучала, и это меня пугало.

– Папа, кто же будет вам готовить? – крикнула я, когда поезд медленно тронулся.

Он махнул рукой.

– Справлюсь и без Беллс, не беспокойся.

Я засмеялась.

– Больше никаких секретов! – крикнула я из окна. – Мы будем говорить друг другу все, хорошее и плохое. Замечательное или ужасное!

Странная у нас семья. Мы с папой целую вечность молча ждали поезда, а теперь слова просто вылетали из меня.