Ковен тысячи костей - Анастасия Гор

– Да, отличная идея с кухней, Одри! Я варю просто божественную карамель, – вдруг обрадовался Джефферсон, и у меня бы возникли к нему большие вопросы, не сверкни в его глазах та же самая сталь, какой он едва не вырезал из меня сонную артерию несколькими днями ранее. – А вот в рубке деревьев я, увы, не силен. В рубке голов – другое дело! Так что лучше уж мне заняться карамелью.

Коул – настолько же проницательный, насколько и наивный – не сразу понял правила нашей с Джеффом игры. А когда понял, было уже поздно: Джефф, что-то насвистывая себе под нос, двинулся на кухню, фантастическим образом выучив расположение комнат в доме быстрее, чем выучила их я, живущая здесь уже несколько месяцев.

Коул стиснул зубы, глядя на меня в упор, и я погладила его по руке, очертив пальцами метку, идентичную моей.

Он знал, что и почему я делаю. Мы общались не при помощи мыслей и слов, но при помощи чувств, которые гнал по его крови каждый удар моего сердца. Поэтому, заходя на кухню, я твердо знала, что Коул не отправится искать Сэма и уж точно не выйдет за порог дома, пока я остаюсь наедине с Джефферсоном. Вместо этого он будет стоять у дверей и подслушивать так, как подслушивала я. Такой компромисс всяко лучше, чем новая ссора.

– Так, для начала нужно найти тростниковый сахар, – промычала я, взобравшись на табуретку и роясь в верхних ящичках.

Джефф остановился поодаль, рассматривая что-то на кухонной тумбе: не то цветочный узор плитки, не то крошки, что остались от шоколадного бисквита Диего, пропитывающегося кленовым сиропом в тазе под полотенцем. Все вокруг было заляпано тестом и заставлено формочками с крем-чизом. Облизанные поварешки валялись на скатерти, а из раковины на меня бесстыже смотрела целая гора немытой посуды. Зато пахло здесь просто божественно – сухим деревом и ягодно-шоколадным десертом, который уже к утру будет украшен дробленой карамелью и безе по любимому рецепту Морган.

– Когда я была маленькой, мы всегда готовили на Йоль рождественскую карамель, – принялась рассказывать я, медленно мешая в железной кастрюльке плавящийся сахар. – Мама любила добавлять апельсиновую цедру и имбирь, иногда яблочное пюре… Правда, карамель никто не ел, кроме меня и моего брата Джулиана. Все считали, что традиционная сливочная помадка гораздо вкуснее, но мама продолжала готовить ее ради нас. Эту карамель мы с ним впервые попробовали на ярмарке в Берлингтоне… Тогда я влюбилась в Рождество смертных. Йоль очень похож на него. У этих праздников, между прочим, одни истоки…

Я знала, что не стоит поворачиваться к охотнику на ведьм спиной и что уж точно не стоит доверять ему нож, но сегодня был день, когда я рушила правила. Успев лениво пролистать фамильную кулинарную книгу и поиграться со связками душистых трав над плитой, Джефферсон снял с магнитной доски мясницкий тесак и одним взмахом разрубил им спелый апельсин, выкатившийся из-под моей руки. Я вздрогнула, но не подала виду, что испугалась, до последнего надеясь, что Джефферсон оценит мое доверие, граничащее с бесстрашием. Сочтет жестом примирения… И если не станет доверять в ответ, то хотя бы не пырнет меня исподтишка. Но он сделал кое-что похуже.

– Нет, не получится, – хмыкнул Джефф, когда я потянулась рукой к нарубленным цитрусовым долькам.

– Что именно? Карамель?

– Наша дружба, – произнес он, слизывая оранжевый сок с блестящего кончика ножа. – Я знаю, зачем ты позвала меня варить эту гадость и чего добиваешься… Но этому не бывать. Знаешь почему?

– Хм, дай-ка подумать. – Я состроила гримасу: – Потому что я скрипачка? Нет, не то, секунду… Потому что я лютеранка?

– Потому что ты не ценишь человеческую жизнь. Тебе этого не дано. Как любая ведьма ты противопоставляешь себя людям. Называешь нас этим унизительным «смертные», будто вы живете вечность, – сказал Джефферсон, глядя мне прямо в глаза, и нож покачнулся в сторону в такт его словам. – Однажды ты отнимешь еще одну часть моей семьи. Это лишь вопрос времени.

– Боже! Почему вы все считаете, что Коул непременно умрет на службе атташе?! – воскликнула я устало, швыряя грязную лопатку под струю ледяной воды в раковине. – Да, раньше я тоже этого боялась, но он гораздо сильнее…

– И гораздо влюбленнее. А у вас, Дефо, это наследственное – уничтожать тех, кто вас любит.

Сахар в кастрюльке закипел, как и мой гнев. Я стиснула в пальцах деревянный черпак, мешая карамель как заведенная, хотя по рецепту нужно было давно оставить ее в покое.

– Ты ничего не знаешь о моей семье.

– Ты так считаешь? – Сбоку сверкнуло что-то: не то нож, не то улыбка Джеффа. – То есть это не твоя мать изменяла отцу вашего большого семейства со смертным мужчиной, от которого и зачала близняшек? И это не ей мой брат с женой принесли клятву верности, но не прослужили и года из-за распрей Виктории с той, кого прозвали Королевой Шепота? И это не твой же безумный близнец перебил всех ее шестерых детей из зависти или, как я слышал, от одержимой любви к тебе и к власти? Хм… А другая твоя сестра – та, о существовании которой ты не знала, – разве не превратила твоего отца в страшного ручного демона? Потом ты утопила их обоих. Или только брата? Не помню точно… Словом, прошлое у тебя хуже, чем моя кредитная история! Ну что, я знаю о тебе достаточно, как считаешь?

И когда глаза у меня предательски распахнулись, Джефферсон отложил нож и позволил мне самой схватиться за него. Он смотрел мне в лицо и упивался тем, как я развернулась к нему всем корпусом, бросив карамель кипеть и гореть. С лезвия ножа капал апельсиновый сок, а я сжала его так крепко, что перепачкалась. Грудь тяжело вздымалась, но я не чувствовала собственного дыхания. Я вообще ничего не чувствовала.

– Откуда мне все это известно? – продолжил Джефферсон, вытирая руки о кухонное полотенце. – Оттуда же, откуда я узнал и маршрут в Шамплейн. Может быть, твоя подружка Зои разболтала… А может, та ведьма из Шепота? Кто знает, кто знает. Главное же не это, правда? А то, что я бы с радостью продал и свой фургон, и свою душу, лишь бы вырезать вам всем сердца и сжечь их вместе с домом. Ведь то, что я пообещал Коулу не трогать тебя, не значит, что я не мечтаю это сделать. – Губы Джеффа двигались медленно, растягивая гласные, пропитывая меня гнусными словами, как пропитывался сиропом шоколадный бисквит в тазу. Окаменев, я сжимала нож так, будто и впрямь могла им воспользоваться. Джефферсон смотрел на него, зажатый в моих руках… Смотрел, а потому произнес, наклонившись, чтобы сравняться со мной в росте: – Каждую ночь, которую я проведу здесь, я буду видеть сны о том, как ты умираешь. Каждое утро я буду молить небеса, чтобы ты сдохла раньше, чем Коул. И каждую нашу встречу я буду представлять, как твоя голова лопается, точно этот апельсин. – И, сжав недорезанную половину фрукта в руке, Джефф заставил сок брызнуть сквозь свои пальцы. – Не пытайся найти со мной общий язык. Не пытайся понравиться. Я ненавижу тебя и всех ворожей. Никто этого не изменит. Даже мой племянник.

Воздух на кухне потяжелел. Пока Джефферсон говорил со мной, его взгляд кричал: «Давай, сделай это! Напади на меня! Ты же хочешь!» Но, напомнив себе, что убивать родственников своего парня неприлично (по крайней мере, если их осталось так мало, как у Коула), я вернула нож на разделочную доску.