Наша жизнь с господином Гурджиевым - Фома де Гартман

или изменяла некие элементы. Всё это должно было повторяться учениками на счёт «два».

Доходы от учеников не покрывали расходов Института, и ни у кого не было времени зарабатывать дополнительные деньги, поэтому г-ну Гурджиеву самому пришлось искать способы достать всё необходимое. Однажды я пришла к нему на квартиру о чём-то поговорить, когда зазвенел дверной звонок. Г-н Гурджиев сказал мне: «Это кто-то, желающий купить ковёр. Идите в столовую и оставайтесь там. Я сам открою дверь».

Дверь между столовой и гостиной была со стеклянными вставками, поэтому я могла видеть всё, что происходило. Г-н Гурджиев вышел, чтобы открыть дверь, но обратно не возвращался. Вместо этого вошёл незнакомец, а за ним – продавец ковров. Они начали торговаться. Я была по-настоящему шокирована, наконец осознав, что продавец ковров – это сам г-н Гурджиев, полностью изменившийся. Он даже испугал меня своим видом.

Незнакомец купил два ковра, насколько я помню, и ушёл. Когда г-н Гурджиев вошёл в столовую, я была ещё настолько в шоке, что не могла прямо смотреть ему в лицо.

«Что с вами случилось?» – спросил он.

«Я даже не могу на вас смотреть», – ответила я.

«Почему?»

«Я не узнала вас, когда смотрела через дверь».

«Что вы хотите? – спросил он. – Чтобы я разговаривал с ним о философии, как с доктором Шернваллом? Купил бы он тогда ковёр? А если бы я говорил с доктором, как с этим человеком, он никогда не последовал бы за мной. Поэтому вам нужно понять, что я с каждым – именно такой, каким я ему нужен. Прямо сейчас я хотел продать ковёр, поэтому я был продавцом ковров, а не философом».

В канун Рождества г-н Гурджиев пригласил чету де Зальцман и нас двоих провести вечер с ним и его женой. Он приготовил традиционную рисовую кутью с мёдом и сухофруктами и несколько других традиционных рождественских блюд. Этот ужин был беден и скуден, и мы ужинали в холодной, голой комнате. Но поскольку с нами был г-н Гурджиев, этого, как всегда, было вполне достаточно. Мы не променяли бы этот вечер на любой другой, наполненный изобилием и комфортом.

С ранней осени я был занят интенсивной работой над «Борьбой магов». Весь мой сценический опыт показывал, что нужно работать намного быстрее, чем работали мы, чтобы представление могло состояться весной. Г-н Гурджиев сказал: «Напишите к первому акту ту музыку, которую хотите», и я это, естественно, сделал. Однажды вечером после ужина, по моим настойчивым просьбам, он, наконец, начал насвистывать музыку ко второму акту, а я лихорадочно пытался на скорую руку её записать. Конечно же, я по опыту знал, что когда г-н Гурджиев на самом деле начнёт ставить «Борьбу магов» возможно, всё это изменится или даже не будет использоваться.

Однажды г-н Гурджиев привёз полуразвалившийся старый рояль. Было страшно даже подумать, что мне придётся играть на этой дряхлой вещи, но он успокаивающе сказал, похлопывая по нему: «В нём есть много полезного». И начал разбирать рояль. Нам нужны были материалы для постановки балета, но в то время было невозможно купить даже иголку. А тут была куча проволоки, шурупов, гвоздей и дерева: всё можно было использовать.

По просьбе г-на Гурджиева г-н де Зальцман придумал цветное оформление сцены для первого акта. Сцена была наполнена всевозможными фигурами, многие из них были портретами наших товарищей. Среди них был сам г-н Гурджиев, и доктор Шернвалл, голову которого брил парикмахер. Де Зальцман даже вставил туда себя и меня. Он также придумал декорации для второго акта.

Для одной из сцен г-н Гурджиев сам сделал куклу из папье-маше с маленькими лампочками внутри, которые светили сквозь маленькие дырочки. Яркость лампочек контролировалась реостатом. Однажды вечером г-н Гурджиев показал нам светящуюся куклу, и как свет тускнеет или становится ярче по желанию. Это было чудесно.

Другим вечером, когда из учеников присутствовали только мадам де Зальцман, Лили Галумян, Нина Лаврова и маленькая девочка лет десяти, г-н Гурджиев работал над сценой, где прибывает старший помощник Белого мага. Один из учеников спрашивает его о законах движения звёзд. Нине Лавровой нужно было сыграть роль хромого старика. Девочка изобразила вопрос ученика убедительным жестом вверх к небесам. Вся сцена была мимической, и их движения были понятны.

Во время подготовки презентации «Борьбы магов» мы все сами создавали декорации как могли, с помощью учеников. Конкретно я должна была сделать большую урну, покрытую тонкими электрическими проводами, скрытыми от глаз. Из этой урны должен был появляться дух Чёрного мага.

Однажды утром я пришла в зал и увидела г-на Гурджиева с топором. Он разбивал все наши декорации и красивую урну, сделанною мной с таким трудом и старанием. Я не смогла даже войти в зал – я подумала, что г-н Гурджиев сошёл с ума. Он увидел меня через стеклянную дверь и пригласил зайти, а затем спросил: «Почему вы так удивлены? Мы сделали их и теперь они нам больше не нужны. Теперь всё это можно отправить на свалку».

Только намного позже я поняла, что это был один из принципов учения г-на Гурджиева: заставить учеников делать что-то очень сложное, требующее всего их внимания и старательности, а потом это уничтожить, показывая, что иметь значение должно именно усилие, но не сама вещь.

Когда г-н Гурджиев объявил, что «Борьба магов» будет показана в Государственном театре, мне показалось, что это шутка, ведь у нас не было даже материала для костюмов. Но если бы он это не сказал, мы бы не стали работать так интенсивно, как он хотел. «Борьба магов» была маскировкой для настоящей Работы. Возможно, в то время мы ещё недостаточно продвинулись в работе с г-ном Гурджиевым, чтобы она являлась нашей единственной целью; у нас ещё было внешнее увлечение, такое как публичное представление.

Весной 1920 года Институт постепенно исчез. Стало очевидно, что г-н Гурджиев заканчивал период своей Работы. Фактически он думал о новом переезде. Всё, что осталось от декораций и обстановки, которую мы делали для балета, куда-то исчезло. Г-н Гурджиев сказал, что разрушил всё. По другой информации, он запаковал всё для отправки в Константинополь, но потерял во время беспорядков в Грузии.

Он начал холодно относиться ко мне, и казалось, что ему не нравится моя работа с московским Художественным театром. Я только что закончил музыку, порученную мне для пьесы Кнута Гамсуна «Игра жизни», которая трижды шла в мае. А также