Психология зла - Джулия Шоу

2. В случае возникновения диссонанса, помимо стремления к его уменьшению, индивид будет активно избегать ситуаций и информации, которые способны повысить уровень диссонанса.

Далее он объясняет, что так же, как голод мотивирует нас искать пищу, чтобы притупить это чувство, когнитивный диссонанс мотивирует нас искать ситуации, которые снизят уровень диссонанса. Что касается мясоедения, мы можем сделать это двумя способами: перестать есть мясо или придумать причины, почему есть мясо нравственно.

В дополнение к нашим попыткам оправдать мясоедение корпорации удваивают усилия, чтобы нам было легче это сделать. Они хотят, чтобы мы не слишком-то задумывались и просто платили денежки. Согласно исследованиям социолога Лиз Грауэрхольц, посвященным изображениям животных в популярной культуре, один из способов представить мясоедение как приемлемую активность — это разомкнуть связь между пищей и животным[229]. Грауэрхольц утверждает, что мы делаем это, «трансформируя животных, которых мы любим, в мясо, которое поедается, так что понятия “животные” и “мясо” начинают казаться отдельными и не связанными». Мы говорим «телятина», а не «убитый теленок», «ветчина», а не «свинья», «дичь», а не «убитое дикое животное». Мы укладываем мертвых животных в красивые упаковки — физически, вербально и концептуально дистанцируясь от происхождения пищи.

Изучая коммерческое изображение мяса, Лиз Грауэрхольц обнаружила две распространенные тенденции. Первая — показывать мясо стерильным, обернутым в пластик, разрезанным на кусочки — так, чтобы трудно было понять, что оно вообще являлось частью животного. Второй — применять «умилительность»: животных изображают милее, чем они есть. Более чем где-либо, эта стратегия используется в Азии, например в Японии. В рекламе применяется концепция, которую Конрад Лоренц называл Kindchenschema (концепция «детскости»), включающая образы с большими глазами, изящными, округлыми чертами, как будто бы из детских книжек. Это призвано создать впечатление, что мясо дают счастливые воображаемые звери. Оба приема служат отвлечению от реальной жестокости по отношению к животным.

Это актуально не только для мясоедения. Превращая животных или людей в объекты, тем самым мы избегаем дискомфорта, вызванного знанием о страдании, стоящем за потреблением товаров, нам легче быть жестокими. Те же процессы, которые происходят для оправдания мясоедения, мы наблюдаем и в отношении других морально неприемлемых, но распространенных человеческих действий, связанных с деньгами.

Мы знаем, что бедность вызывает огромные страдания, и все же вместо того, чтобы делиться богатством, мы покупаем новую пару дорогих туфель. Мы фундаментально против детского труда или работы взрослых в ужасных условиях, но продолжаем закупаться в дисконтах. Мы остаемся во тьме, защищая свою хрупкую идентичность, лишь бы поддержать иллюзию, что мы последовательные и этичные люди.

В постоянных попытках снизить когнитивный диссонанс мы можем распространять нравственно спорное поведение на других. Чтобы минимизировать дискомфорт, мы начинаем формировать общества, которые не напоминают нам о противоречиях. Мы не хотим постоянных тычков. И, как утверждают Бастиан и Лафнан, «благодаря процессу снижения диссонанса очевидная аморальность определенных действий способна исчезать»[230].

Лицемерие может процветать в определенных социальных и культурных средах. Социальные привычки могут затенять наши нравственные конфликты, нормализуя поведение и делая его незаметным и устойчивым.

Одна из особенно плодородных почв для этого — бизнес. Но прежде, чем мы поговорим о людях, которые принимают неэтичные решения в корпорациях, я хочу разобрать сами сделки. Что нам разрешено, а что запрещено обменивать на деньги? И почему мы порой решаем вовлечься в незаконные транзакции?

Немыслимое

Сколько денег мне нужно вам предложить, чтобы купить час вашего времени? А если год? Это вполне нормальные транзакции, время часто меняют на деньги, мы зовем это работой. Схожим образом, вопрос, сколько мне нужно вам заплатить, чтобы купить ваш дом, одежду или компьютер, все еще относительно нормален. Мы постоянно меняем вещи на деньги, и у них (по большому счету) есть установленная цена.

Но многое в жизни нельзя измерить таким образом. Сколько будет стоить показать вас по национальному телевидению голым(-ой) на корове? Сколько стоит ваша первая детская игрушка — драгоценный мишка? Сколько стоит ваш ребенок, ваш муж (жена)? Ваша левая почка? Сколько дать вам за вашу свободу? Монетизация названных вещей кажется глубоко неуместной. В самом деле, после получения предложений о подобных сделках в голове всплывают религиозные образы продажи души дьяволу. Но будет ли злодейством вовлекаться в такую торговлю?

В 1997 году Алан Фиске и Филип Тетлок решили изучить наши ответы на подобные ситуации[231]. По результатам их исследования «табуированный обмен нарушает глубокие нормативные представления о целостности, даже святости определенных отношений и их нравственно-политической ценности». Это значит, что неприемлемо обменивать то, что мы определяем как «священные» ценности, которые наделены безграничной неприкосновенностью и значимостью, на «светские» ценности вроде денег.

Мы чувствуем, что какие-то вещи мы не можем купить, или по крайней мере они не должны покупаться за деньги. Чтобы начать обсуждение, я хочу предложить вам небольшой тест (приводится в сокращении), который исследует ваше отношение к тому, что должно, а что не должно покупаться и продаваться. Вот инструкция, взятая из научной работы 2000 года Тетлока и коллег: «Представьте, что вам дана власть судить о допустимости и нравственности каждой из транзакций, перечисленных ниже. Вы позволите людям заключать указанные сделки? Вы нравственно одобряете или не одобряете данные сделки? И какие эмоциональные реакции (если они есть) вызывают у вас эти предложения?»[232]

1. Заплатить кому-то, чтобы он сделал уборку в моем доме.

2. Заплатить врачу за медицинскую помощь мне или моей семье.

3. Заплатить адвокату, чтобы он защитил меня от уголовных обвинений в суде.

4. Заплатить за усыновление сирот.

5. Заплатить за человеческие органы.