Московская хроника 1584-1613 - Конрад Буссов

ничему не учились помимо того, что казалось им, с их точки зрения, хорошим и правильным. Соглашается разрешить московитам выезжать учиться за границу. Он предложил дозволить им поехать в чужие земли, испытать себя кому где захочется, научиться кое-чему, с тем чтобы они могли стать благопристойными, учтивыми и сведущими людьми. Согласен давать аудиенцию 2 раза в неделю. Он велел всенародно объявить, что будет два раза в неделю, по средам и субботам, лично давать аудиенцию своим подданным на крыльце (auf der Creliz), т. е. на балконе перед его палатами, чтобы людям не приходилось так долго, как это имело место прежде, мучиться и выбиваться из сил в поисках справедливости. Он повелел также очень строго по всем приказам, судам и писцам, чтобы приказные, а также и судьи, без посулов (Bossul) (это значит взяток) решали дела, творили правосудие и каждому без промедления помогали найти справедливость. Позволил каждому кормиться так, как он может. И русским и чужеземцам он дал свободу кормиться своим делом, как кто умел и мог, благодаря чему все в стране стало заметно расцветать, а дороговизна пошла на убыль. За трапезами у него было весело; его музыкантам, вокалистам и инструменталистам приходилось вовсю стараться. Он отменил многие нескладные московитские обычаи и церемонии за столом, также и то, что царь беспрестанно должен был осенять себя крестом и его должны были опрыскивать святой водой и т. д., а это сразу же поразило верных своим обычаям московитов и послужило причиной больших подозрений и сомнений относительно их нового царя. Они повесили головы, словно у них за ушами были вши. Он не отдыхал после обеда, как это делали прежние цари и как это вообще принято у русских, а отправлялся гулять по Кремлю, заходил в казну, в аптеку и к ювелирам, иногда один, а то вдвоем или втроем, или уходил по-тихоньку из своих покоев, так что его Sultzen, это значит личные слуги, (Cammer-Diener) часто не знали, где он, и подолгу искали его в Кремле, пока не найдут, чего тоже не бывало с прежними царями. Московитская важность. Те из своей московитской важности не могли сами переходить из одного покоя в другой, а множество князей должны были вести их, держать, прямо чуть ли не нести.

Когда он отправлялся на богомолье, он обычно никогда не ехал в карете, а скакал верхом. Он приказывал привести ему не самого смирного, а самого резвого коня и не допускал, чтобы, как это было принято при других царях, двое бояр подставляли ему скамью, когда он на него садился, а сам брал лошадь под уздцы, и стоило ему коснуться рукою седла, как он вмиг уже сидел в нем. Он так умело объезжал своих аргамаков (Arimachen) и таким отважным витязем сидел на коне, что ни среди его берейторов, ни среди остальных вельмож и воинов не было никого, кто мог бы сравниться с ним. Он любил охоту, прогулки и состязания, у него должны были быть самые прекрасные соколы, а также лучшие собаки для травли и выслеживания, кроме того, большие английские псы, чтобы ходить на медведей. Димитрий убивает медведя. Однажды под Тайнинским в открытом поле, он отважился один пойти на огромного медведя, приказал, невзирая на возражения князей и бояр, выпустить медведя, верхом на коне напал на него и убил.[237]

Он велел отлить большое количество мортир и пушек, хотя в Москве уже имелось такое большое количество крупных орудий и такие великолепные большие красивые пушки, что тому, кто их не видел, трудно поверить этому. Зимой он отправил тяжелую артиллерию в Елец, который расположен у татарского рубежа, намереваясь со всем этим навестить следующим летом тамошних татар и турок. Димитрий намеревается выступить против татар и турок. Но как только слух об его намерении дошел до татарского рубежа и об этом узнал татарский царь Kayser (как их там называют), он покинул свой главный город Азов и ушел в степи. Для себя и для своей царицы Димитрий выстроил в Кремле новые великолепные покои.[238]

По его глазам, ушам, рукам и ногам было видно, а по словам и поступкам чувствовалось, что был он multo alius Hector[239], чем прежние, и что он получил хорошее воспитание, много видел и много знал. В сентябре 1605 г. он вспомнил о любви, верности и дружбе, которую выказал ему в Польше воевода Сандомирский, а также о своем обещании его дочери Марине Юрьевне. Димитрий повелевает сватать невесту. Поэтому он послал к Сандомирскому воеводе своего думного дьяка (Reichs Canzler) Афанасия Ивановича Власьева с большими подарками — золотыми цепями, кольцами, золотом и деньгами более чем на 200 000 гульденов, приказав поднести это своей невесте, поклониться ее отцу и ей и просить ее руки. Ее и сговорил, помолвил и обручил с Димитрием его величество король польский, господин Сигизмунд III и пр., с согласия, ведома и одобрения всех сословий. Русским это совсем не понравилось. Они замечали из многого, что одурачены и постыдно обмануты, и это мнение еще более укрепилось в них из-за того, что он пренебрег дочерьми вельмож своей национальности и женится на иноверке, как они называют другие народы, и даже дошло до того, что они, в конце концов, решили, что он верно совсем не русский, а поляк.[240] Три брата из рода Шуйских вошли в тайный сговор с монахами и попами со всей земли и принялись строить невероятнейшие козни, чтобы снова избавиться от этого государя. Когда недоверие русских стало заметно, Димитрий решил не полагаться на них больше, как это было прежде, а взял себе личную охрану из одних только живших в России немцев.

Год 1606

Яков Маржерет, телохранители. В январе он назначил трех капитанов. Первый — француз, чисто говоривший по-немецки, — был благочестивым и рассудительным человеком, звали его Яков Маржерет, и у него под началом было 100 копейщиков. Они должны были носить бердыши, на которых был вычеканен золотой царский герб. Древки были обтянуты красным бархатом, окованы серебряными, позолоченными гвоздями, обвиты серебряной проволокой, и с них свисали разные кисти из шелковых нитей и из серебряной или золотой проволоки. Эти копейщики каждые три месяца получали такое жалование, что большинство могло заказывать себе бархатные плащи с золотыми позументами и очень дорогое платье.

Матвей Кнутсон, алебардники. Второго капитана, лифляндца из Курляндии, звали Матвей Кнутсон, ему были вверены 100 алебардников. На их алебардах с двух сторон был вытравлен тоже царский