Эммануэль. Верность как порок - Эммануэль Арсан

Жан заметил, что Лона постепенно вошла во вкус.

Пальцы девушки исступленно теребили грудь, а взгляд ее в тот момент разительно напоминал взгляд пресловутой пастушки, какой ее запомнил Жан.

– Я больше не возвращался к дереву. В день праздника мне волей-неволей пришлось идти в храмы, где проводились церемонии. Я уже видел их раньше, но они были пустыми. Увидеть их снова, пестрящими многочисленными религиозными деятелями, представлялось мне довольно сомнительной авантюрой.

Предвидя возможное безразличие Лоны к этой теме, Жан не без некоторого колебания решил пояснить:

– В начале 1200-х годов в этой местности, известной раньше под названием Роха, тогдашний правитель, называвший себя потомком Моисея, дабы потеснить своих соперников из рода Соломона и царицы Савской, решил увековечить свою узурпаторскую династию в камне. И ему в голову пришла идея, позволившая навсегда остаться запечатленным на страницах истории. Вместо того чтобы строить ввысь, он стал копать вглубь.

Лона продолжала удерживать пальцами соски, однако больше не играла с ними. Жан не позволил себе отвлекаться. Он продолжал:

– Те двенадцать церквей, что правитель приказал построить, а вернее – выкопать, не устремляют к небесам ни куполов, ни шпилей. Крыши их находятся на уровне земли. Чтобы их увидеть, нужно чуть ли ни в буквальном смысле в них свалиться. Снаружи на них можно посмотреть только сверху вниз, как в колодец. А чтобы попасть внутрь, необходимо преодолеть десятки метров подземных тоннелей и переходов. Освещают эти церкви не витражные окна, а яркие фрески на стенах.

Глядя на неподвижно сидящую Лону, Жан испугался, что та попросту уснула с открытыми глазами. Но вдруг она протяжно вздохнула, словно придя в себя, и Жан поспешил закончить свою мысль:

– Не пустовал ни один квадратный метр стены. Все они были украшены огромными иконами, золотом и сияющими статуями. Сложно было судить о подлинных размерах этих храмов: настолько они были испещрены лабиринтами нефов, пролетов, закоулков и ниш. Арки, колонны, барельефы, скульптуры, баптистерии, алтари – все это было вырезано прямо в скале. Хотя лучше было бы сказать «высечено», поскольку их округлые очертания придавали им мнимое сходство с камеями.

«Уж лучше бы я вовсе ничего не говорил», – стыдливо подумал Жан, видя, как на лице Лоны все больше сгущаются тучи. Теперь ее руки опустились, и в голову Жана вдруг пришло драматическое сравнение со страной, пренебрегающей своим культурным достоянием.

Дабы положить конец этой несправедливости, он придумал, как можно приукрасить повествование таким образом, чтобы это не ускользнуло от внимания Лоны:

– Потом я понял, почему Аурелия решила остановиться в том забытом местечке, и этот выбор очень многое говорил о ее интуиции. Нужно было непременно обладать артистической натурой, чтобы среди множества звуков Лалибэлы уловить предчувствие того, что город этот был в некотором смысле уготован тебе самой судьбой.

Он ненадолго приумолк, отмечая, как в глазах Лоны вновь загорелись искорки интереса.

– Только там действительно религия и природа связаны самым тесным образом. В Лалибэле пейзаж повсюду изобилует фаллическими символами. Взять, к примеру, причудливые угловатые горы, которые местные жители называют «амба» и которые заполняют все Абиссинское плато гротескными эрегированными изваяниями. Подобный приапизм[42], очевидно, нагнал на Аурелию тоску, когда столь унылый ландшафт открылся ей из иллюминатора в самолете. Но, слава богу, Лалибэла с ее подземными чудесами дарила ей иные перспективы!

Лона наградила этого развратника взглядом степенного психолога. Жан решил, что это был знак благосклонности, и продолжил:

– Когда я добрался до места проведения церемонии, то увидел, что по всему периметру обрыва, внизу которого располагалась одна из вышеупомянутых церквей, стояли люди. Они пели. Казалось, эти верующие, облаченные в белые одежды, были веселы и радостны. Тут мимо меня прошла другая толпа – серая и печальная. Это была группа местных священнослужителей – единственных, кто в тот день допускался в святилище. В тот момент я подумал, что население Лалибэлы действительно наполовину состоит из священников, а наполовину из нищих: все они были голодными калеками в грязных рубищах.

Жану было невыносимо видеть грудь Лоны.

– А как же Аурелия? – забеспокоился я тогда. – Отказалась ли она, как вы сейчас, узнать город получше, познакомиться как с хорошими, так и с плохими его сторонами? Или, быть может, она уже стояла возле какой-нибудь другой монолитной церкви? Я спросил моего переводчика, не слышал ли он случайно что-либо о молодой женщине… Но тот прервал меня и жестом указал на скалу. Прищурившись, я сумел различить на ней силуэт в цветной одежде, сильно отличавшийся от изодранных ряс жителей Лалибэлы.

«Она там, – подтвердил переводчик, – но ей нельзя спускаться». «Приведите ее», – авторитетно приказал я. Этому я научился на работе. На меня возлагались большие надежды, которые я, впрочем, не оправдал.

Он подчинился, а точнее, выловил из толпы какого-то несчастного дьячка и отправил его на скалу. Мы видели, как он подошел к девушке, и та вдруг отделилась от толпы верующих и направилась к нам по извилистой тропинке, что вела ко входу в запретное место.

Жан даже не пытался скрыть улыбку облегчения, когда заметил, что пальцы его слушательницы вновь сдавили соски. Тон его стал чуть более непринужденным:

– По мере того как она приближалась, я постепенно замечал некоторые детали: например, что каблуки ее обуви были слишком высоки для местной почвы; что обувь эта на поверку оказалась сапогами из кожи и ткани, поднимавшимися до самого подола юбки; что юбка доходила ей до колен, а сверху прекрасное тело было прикрыто просторной блузой с длинными рукавами; сама блуза была застегнута по самую шею.

Она еще смеется!

– Я отправил за этой женщиной, потому что рассчитывал вновь увидеть не только ее грудь и ноги, но и ее взгляд! Но у нас не оказалось ни минуты для разговоров. Священники с воплями кинулись к ней, потрясая своими дубинами.

«Они говорят, что эта женщина не имеет права войти в церковь», – сообщил мне переводчик.

Я снова примерил на себя личину командира и заорал во все горло, стараясь перекричать толпу:

«Это моя жена!»

Глаза Лоны от изумления расширились. Жан усмехнулся:

– Вы удивлены, а вот монахам эта связь показалась куда более естественной. Так что даже не дослушав перевода моей фразы, они мигом поутихли, опустили палки и образовали живой проход между Аурелией и мной. Она, улыбаясь, приблизилась ко мне. В тот же миг я простил ей даже этот дурацкий закрытый наряд. Да к тому же еще и голубой! Обычно я этот цвет на дух не переношу.

Лона тоже сдержанно улыбнулась, и Жан отметил про себя, что, вероятно, между ней и Аурелией действительно наблюдалось некоторое сходство.