Годовой абонемент на тот свет - Дарья Донцова

– Одно недоразумение выяснилось, – сказал полковник. – А что произошло с вашей дочкой, сестрой Ильи?

Зинаида закрыла лицо ладонями.

– Иногда людям выпадают очень тяжелые испытания. Алина! Моя боль! Крошечка! Она умерла. Давно. Еще в младенчестве.

– У вас есть свидетельство о ее смерти? – уточнил Собачкин.

– Естественно, – кивнула Комарова.

– Где вы похоронили дочь? – не отставал Сеня.

– На кладбище, – всхлипнула Зинаида, – вернее, в колумбарии. Горстка пепла – это все, что осталось от моей девочки!

– Она была зарегистрирована на вашего мужа? – уточнил Кузя. – Имя у нее какое?

– А на кого же еще? – возмутилась Комарова, – Алина Павловна Комарова. Скончалась восьмого августа. Похоронена одиннадцатого. Все как положено у православных людей, на третий день.

– Да тут есть какая-то странность, – вздохнул Кузя. – Понимаете, каждая смерть непременно регистрируется в загсе.

– Конечно, – кивнула Комарова.

– Но в книге записей актов гражданского состояния нет никакого упоминания об Алине Павловне Комаровой, – удивился наш компьютерный ас. – Поэтому я и интересуюсь, вдруг девочку записали на какое-то другое имя? Дома ее звали Алиной, а в метрике она Александра, так порой случается. Вы не говорили нам ранее о кончине ребенка.

– Зачем? – всхлипнула Комарова. – Много лет прошло.

– Я не смог отыскать никаких упоминаний о том, что у вас была дочь, – вздохнул Кузя.

– Бред! – разозлилась Зинаида. – Впрочем, бывают ошибки.

– Только не в загсе, – заметил Сеня.

– Нерадивых работников везде много, – отрезала Комарова. – По телевизору недавно рассказывали о мужчине, которого компьютер случайно определил в покойники. Бедняга почти год потратил, доказывая, что он жив.

– Но нет и сведений о кремации малышки, – воскликнул Кузя. – Это тоже чья-то расхлябанность?

– Что же еще? – покраснела Зинаида.

– Много странностей вокруг бедной Алины, – подвел итог Дегтярев, – и уж совсем удивительно, что для урны было куплено место в Подмосковье. Отчего прах не остался в столице?

– На то была воля отца Алины, моего мужа Павла Ильича, – сказала Зинаида. – Он очень переживал! Заработал сердечный приступ. Супруг заявил: «Алина упокоится там, где я хочу». Разве можно спорить в таком случае? Вскоре он умер.

– Жаль его, – воскликнул Сеня, – и вас тоже.

– Зинаида Львовна, вам известен Евгений Радов? – перебил Собачкина Дегтярев.

Комарова наморщила лоб.

– Радов, Радов… что-то… да, вроде слышала…

– Известный художник, – уточнил полковник.

– А-а-а, – протянула Зинаида Львовна, – когда-то, очень давно, я посещала его выставки. Да! Точно. Он жив? Совсем старый, наверное.

– Евгений Никитич вашего возраста, – уточнил Александр Михайлович, – до сих пор активно работает, продает картины, не бедствует. Живописец долго жил холостяком, родственники опасались, что он так и скончается без жены и детей. Но в конце концов Евгений остепенился, нашел себе прекрасную любящую супругу, та родила ему сына Германа. Мальчик скоро окончит школу. Жаль, что у него диабет, и, возможно, у сына живописца могут быть еще очень серьезные неполадки со здоровьем.

– Зачем мне знать подробности биографии малознакомого человека? – взвилась Зинаида Львовна. – Какое отношение этот разговор имеет к тому, что некая дрянь звонит мне, прикидываясь Варечкой?

– Самое прямое, – ответил Александр Михайлович. – Вам нравились картины Евгения Радова?

– Уж не помню, наверное, да, раз я бегала их смотреть, – пожала плечами Зинаида.

Семен вышел из комнаты.

– Куда он направился? – неожиданно занервничала Комарова.

– В туалет, скорее всего, – равнодушно ответил Кузя.

– Хотите чаю, кофе? – предложила я.

– Простой воды без газа, – потребовала клиентка.

Я налила в стакан минералки и подала матери Ильи, сидевшего молча.

И тут в офис вернулся Семен, за ним, прихрамывая, шел стройный седой мужчина в дорогом костюме.

– Прошу любить и жаловать, – сказал Собачкин, – перед вами Евгений Никитич Радов. Зинаида Львовна!

– Что? – процедила сквозь зубы Комарова.

– Вам нечего сказать художнику? – вкрадчиво спросил Сеня.

Зинаида шумно вздохнула:

– Рада встрече. У вас прекрасные картины.

– Мои работы тебе и впрямь нравились, – сказал художник. – А вот насчет радости от нашего свидания сегодня ты, как водится, соврала, – пробасил Евгений, – отлично умеешь прикидываться бедной козой, благородной бабушкой, безутешной вдовой.

Зинаида прищурилась:

– Ваш тон, однако…

Радов рассмеялся:

– Хватит. Они все знают. А то, о чем не догадались, я им сообщил.

– Мерзавец, – ахнула Зинаида, и ее лицо стало злым.

– Вот вам истинная Комарова, – сказал Радов, – без своей всегдашней сахарной глазури. Селедка в натуральном виде. Зина умеет держать себя в руках, ее трудно из себя вывести. Но еще сложнее понять, какова Комарова на самом деле. Признаюсь, меня она сначала вокруг пальца обвела. Но потом характер, как бутон, раскрылся, стало понятно: у Зиночки есть две страсти. Одна, вполне объяснимая, ею почти поголовно весь человеческий род страдает, называется алчность. Зинаида обожает шуршащие купюры. А вторая страсть – секс. И тут она, ребята, была вне конкуренции! Уж поверьте мне.

– Заткнись, – сквозь зубы процедила Комарова. – Господа, я понятия не имею, какие глупости сообщил вам сей господин, но все это неправда! Он болен! Мозг у него отказывает! Я с ним никогда никаких дел не имела.

– Совсем завралась, – рассмеялся Евгений. – Мы познакомились на выставке. Я, студент художественного вуза, смог добиться размещения своих картин на выставке «Москва – лучший город мира». Основная масса художников, чтобы подольститься к властям, изобразила Красную площадь с Мавзолеем Ленина, памятник вождю, ну и тому подобное. А я, наивный зеленый горошек, написал композиции из жизни арбатских переулков. Понятное дело, пролетел мимо всех наград, расстроился, но виду не подал, встал около своих работ, размышляю: «Чем они плохи? С точки зрения техники к ним не придраться, есть настроение. Что не так?» Последний вопрос я бессознательно задал вслух, его услышал наш профессор Валентин Петрович, подошел к картинам.

– М-да. В чем смысл твоих работ?

Я начал объяснять:

– Хотел, чтобы люди вспомнили о прежних временах, полюбили простые радости…

Валентин Петрович внимательно меня слушал, потом высказался: