София и тайны гарема - Энн Чемберлен

Наверное, Эсмилькан каким-то образом почувствовала, что я намеренно избегаю ее. Хотя и не догадываясь, почему — во всяком случае, я искренне надеюсь, что это так. Однако мне пришлось все-таки объяснить ей, хотя и весьма туманно — что было нетрудно, поскольку я и сам толком ничего не знал, — что происходит.

— Турки? — с невинным удивлением переспросила она.

— Пока это только предположение. — Я из кожи вон лез, стараясь успокоить госпожу.

Но Эсмилькан и без того была совершенно спокойна.

— Ты хочешь сказать, Оттоманы? Тогда чего же нам бояться? Не понимаю, из-за чего весь этот переполох? В конце концов, я принцесса, в моих жилах течет кровь Оттоманов!

— Да, госпожа. — Мысленно я ругал себя последними словами: только мое собственное легкомыслие стало причиной того, что мы оказались в такой двусмысленной ситуации. Или страстная мечта обрести наконец свободу так ослепила меня, что я не заметил угрожавшей нам опасности? — Да, госпожа, конечно, ты принцесса и в тебе течет кровь Оттоманов. Но ты — на христианском корабле. И он стоит вблизи христианского берега.

Безмятежное спокойствие Эсмилькан сводило меня сума.

— Ну и что? Достаточно только сказать людям моего деда, кто я, и все будет в порядке. Нам не нужно их опасаться.

— Летящее пушечное ядро обычно не ждет объяснений. А прилететь оно может и вон из той крепости. — Я указал рукой туда, где с подветренной стороны угрюмо взирали на море три серых каменных башни, словно грозные часовые. Попасть оттуда в наш корабль было проще простого, а не только с военного корабля мусульманской эскадры.

— Не в обычаях мусульман открывать огонь, не потребовав вначале объяснений. Люди моего деда сначала непременно вступят в переговоры.

Боюсь, откровенная насмешка, звучавшая в моем голосе, больно задела Эсмилькан.

— Время переговоров прошло, госпожа. Да и кому придет в голову требовать объяснений, когда речь идет о сорока тысячах золотых дукатов и беглых рабах, которых тут столько, что из них можно составить небольшую армию?

— Но какое это имеет отношение к нам? — Честно говоря, я считал Эсмилькан более наивной, когда полагал, что не стоит рассказывать ей о нарушениях хиосцами мирного договора. Она смерила меня тяжелым взглядом.

Смутившись, я отвел глаза и постарался замять разговор.

— Надеюсь, все обойдется. Во всяком случае, турков пока не видно, — промямлил я.

Вскоре, однако, мы заметили, что от острова отошел небольшой парусный корабль. Одномачтовый, в тихую безветренную погоду он шел на веслах, но разноцветные гирлянды и развевающиеся флаги ясно указывали на то, что корабль послан выполнить какую-то официальную миссию. Вначале мне даже пришло в голову, что он направляется к нам, но суденышко стремительно проскочило мимо, и только набежавшая волна недовольно толкнулась в борт нашего корабля.

— А это не наш ли капитан у них на борту? — спохватилась Эсмилькан.

Мне пришлось скрепя сердце согласиться, что некоторое сходство имеется, но, в конце концов, ведь в жилах всех хиосцев течет родственная кровь, разве нет? Мужчина, привлекший наше внимание, впрочем, как и почти все, кто находился с ним на борту, был одет в роскошный ярко-алый костюм старинного покроя. Насколько я мог судить, он не удосужился даже бросить взгляд в нашу сторону.

Мы долго провожали судно глазами. Скоро оно бесследно растворилось в плотной сизой дымке, окутывающей берег материка. Да и его, если честно, можно было разглядеть, только если знать наверняка, что он там. Итак, с горечью подумал я, гробница все-таки оказалась пустой…

В полдень колокола угрюмо молчали, и это показалось мне довольно странным и пугающим — как-никак Пасха. Эсмилькан страшно расстроилась, что во всей этой суматохе мы пропустили час обычной молитвы, но я успокоил ее, пообещав, прочитать ее позже. Я все еще не терял надежды услышать перезвон колоколов. Эсмилькан тоже прислушивалась. Из-за сосущего чувства голода хотелось, чтобы день этот со всеми его тревогами пролетел как можно скорее, но минуты тянулись бесконечно, а часы, казалось, вообще превратились в вечность.

Поднявшись после молитвы, мы заметили тот же самый корабль, торопливо спешивший к берегу. Шел он все так же, на веслах. Неподалеку от берега корабль остановился, и его якорь тяжело шлепнулся об воду. Так прошло какое-то время. Однако меньше чем через час парусник вновь направился в море. Как и в первый раз, он держал курс в сторону Азии, только сейчас на его борту находилась уже совсем другая компания. Судя по внешнему виду людей, это были какие-то весьма важные особы.

— Взгляни туда, — кивнула госпожа. Это были чуть ли не первые слова, которыми мы обменялись после молитвы. — Неужели не видишь? По-моему, по ту сторону пролива появились суда. И их довольно много…

И в самом деле, солнце, опускавшееся за горизонт, казалось, сжалилось над нами, решив показать нам то, что делается у берегов далекого материка. Внутри у меня все похолодело: похоже, спавший медведь пробудился от спячки: весь горизонт, насколько хватало глаз, ощетинился мачтами.

— Я попробую забраться в «воронье гнездо», — предложил я, слегка прищурившись, поскольку солнце било нам в глаза.

— Вон туда, на самый верх?! Не глупи, Абдулла! Ты слышишь? Не смей, не то упадешь и расшибешься насмерть!

Стряхнув ее руку, я принялся сбрасывать свою одежду пока не остался в одной набедренной повязке. Боль и стыд терзали меня. Стараясь не думать об этом, чтобы еще сильнее не растравлять себе душу, я бросился к мачте и принялся карабкаться вверх.

— Устадх! — выдохнула моя госпожа, когда я наконец спустился на палубу. В ее устах это слово звучало сладчайшей музыкой, потому что из всех возможных обращений к евнуху она выбрала именно то, которое свидетельствует о глубочайшем уважении. На нашем языке это примерно то же, что «учитель».

— Устадх, это был очень храбрый поступок, — повторила Эсмилькан.

Первое, что пришло мне в голову — поскорее спустить развевающийся на мачте флаг, алый крест на серебряном поле. Висевший на корме генуэзский флаг я также поспешил поскорее убрать.

Турецкого флага у нас не было. И теперь я спрашивал себя, сможем ли мы вшестером поднять якорь и попытаться убраться куда-нибудь в укромное место, подальше от турецкого флота. Поднимать якорь казалось мне наиболее трудным делом, но я решил, что не стоит отчаиваться заранее. В конце концов, может, у нас и получится. Конечно, с вантами будет куда больше возни, да и времени на них уйдет немало, но будем надеяться, что потерей времени все и ограничится. Итак, я снова сбросил с себя одежду и рискнул остаться в одной только набедренной повязке, которая по крайней мере не стесняла движений.

И тут только до меня дошло, что у всех наших матросов на Хиосе остались семьи. И сейчас они с безумным нетерпением ждали возвращения шлюпки, сгорая от желания поскорее оказаться на берегу, чтобы воссоединиться с родными и близкими. Один из них — самый молодой и сильный — стал поговаривать даже о том, чтобы прыгнуть за борт и вплавь отправиться к берегу. Честно говоря, не знаю, хватило бы у него мужества сделать это. Но зато одно я знал совершенно точно: без него все наши надежды укрыться где-нибудь от турецкой эскадры сведутся к нулю. И это даже в том случае, если мне удастся уговорить остальных послушаться меня, хотя по их глазам, в которых горело жадное нетерпение как можно скорее сойти на берег, я тут же догадался, что решить стоящую передо мной задачу будет нелегко.