Экипаж лейтенанта Родина - Сергей Михайлович Дышев

тяжелым, хуже расстрельного приговора… Эх, жаль, в штрафбате на танках не воюют…»

Иван подписал протокол допроса, когда в окошко особистской избы уже брызнул солнечный луч.

Левин расплел свои пальцы-«осьминоги», небрежно бросил протокол в папку и громко произнес: «Конвой!» Вошел все тот же дебелый сержант. Ремень и оружие у Ивана изъяли сразу, еще до «общения». Конвоир замкнул на его запястьях браслеты, сказал: «Пошел!»

Следом эту жестокую безжалостную процедуру сотворили и с Сашкой. И это физическое ограничение свободы было еще большим для него потрясением, чем арест и допросы. Он сразу наглядно и зримо стал человеком, опасным для окружающих, одним словом, «врагом народа».

Повели их по «центральной» дороге, мимо штабных палаток и избушек, Иван шагал первым, за ним за пять-шесть шагов, отведенных двумя конвойными, следовал, неосознанно подстраиваясь в ногу, Деревянко.

Навстречу попадались люди штабные и линейного состава: офицеры, сержанты и рядовые. Вид двух арестантов вызывал естественное любопытство, мимолетное брезгливое чувство и лишь у некоторых – сострадание. Недаром на Руси поговорку «от тюрьмы и от сумы не зарекайся» вспоминают так часто и не от лучшей жизни.

Ольга и Татьяна уже знали, что ребят арестовал Смерш. Все новости по службе, оперативные, деловые, добрые и нехорошие, связисты, конечно, узнавали и распространяли по средствам связи первыми. Скандальная информация, о том, что телеграфистки узла связи устроили танцульки с двумя самовольно отлучившимися из расположения батальона военнослужащими, поступила и начальнику связи от руководителя бригадного Смерша, он без подробностей сообщил об этом по телефону, предупредив, чтоб обе были готовы к допросу. Главный связист тут же вызвал начальника узла связи, и тот уже известил Ольгу и Татьяну, что ночные посиделки и танцы закончились арестом их кавалеров.

– Господи, за что?! – вырвалось у Ольги.

– А хрен их знает! – раздраженно ответил капитан, которого и так по службе достали контрразведчики своими постоянными проверками дисциплины связи и неусыпным контролем возможной утечки сведений, составляющих военную тайну. – Как будто за попытку совершения дезертирства.

– Что за бред, – еле слышно сказала она.

– Будьте готовы, передали, что на допрос вызовут, – сообщил главное капитан.

…И в тот момент, когда Ивана и Сашу вели на гарнизонную гауптвахту, что-то заныло под сердцем у Ольги; почувствовав, что задыхается, она вышла на крыльцо.

Она тут же увидела ребят и похолодела, как будто в странном и диком сне. Родин шел впереди, подняв голову, ничего не видя перед собой, в своих мыслях. Деревянко же брел, глядя под ноги. Двое конвойных по обе стороны с винтовками наперевес, с примкнутыми штыками, сопровождали, готовые в любую секунду пересечь побег задержанных.

Санька не хотел подымать глаз, потому что его душили слезы: они текли по его пылающему от горького стыда лицу, и вытереть их он был не в состоянии своими скованными руками. Понимал, негоже и недостойно слезы лить гвардейцу-танкисту, но поделать ничего не мог. От обиды и унижения лучше было уж умереть на месте, чем жить, ожидая позорного конца. У него не было ответа, почему так жестоко и несправедливо обошлась с ним судьба в восемнадцать лет? Почему он чудом уцелел в тот страшный день, когда немецкие танки уничтожили его село, его дом, его родных? Эх, надо было идти мстить фашистам в пехоту… И какой из меня механик-водитель: и командира подвел, и себя погубил.

Иван, конечно, сразу увидел Ольгу на крыльце. Их взгляды встретились, Иван чуть приподнял сцепленные руки, показав свое новое «амплуа», улыбнулся, все так же по-прежнему, открыто и ясно, а сейчас иронично; она так полюбила эту улыбку, но глаза его были грустными, и эта печаль и беда стали горькой участью двоих.

– Я буду ждать тебя, – сказала Ольга тихо, но Иван понял ее и отрицательно покачал головой. – Я буду ждать тебя… И дай бог тебе выжить, уцелеть и вернуться. Уцелеть и вернуться…

Но Ольга знала, что оттуда, из штрафного батальона, никто и никогда в бригаду не возвращался… «Оглянись, оглянись, пожалуйста, умоляю тебя…» – попросила она, когда ребята пошли дальше по своему этапу.

И Ваня оглянулся, почувствовав ее мысли. Она обессиленно взмахнула рукой, будто подбитым крылом… Неужели это всё, и она никогда уже больше его не увидит? Неужели их так ярко вспыхнувшая, трепетная, трогательно-чистая любовь сгорит в пламени войны, неужели Ваня найдет свою смерть в кровавой и безысходной атаке штрафников и его растерзанное осколками снарядов и пулеметными очередями тело похоронщики опустят в безвестную братскую могилу?.. Ольга ужаснулась этим мыслям. Нет, надо надеяться, верить и ждать. Верить и ждать. Как верили, ждали и любили до последнего дыхания жены декабристов, которые из столичного Санкт-Петербурга отправились по этапу вслед за своими мужьями. Они все претерпели и были верны им. И я буду ждать и верить, как декабристка. Ведь должно быть хоть чуть-чуть справедливости в этом жестоком и несправедливом мире. Ведь должны разобраться, есть же честные люди в этих трибуналах. Ну, какие же Ваня и Саша предатели и изменники Родины…

Гарнизонная гауптвахта, куда конвой привел арестантов и где завершилась первая часть этапа, представляла собой обыкновенную крестьянскую избу с наглухо заколоченными окнами и сараем-пристройкой с небольшим оконцем под самой крышей. Родина, как офицера, определили в хате, а Деревянко, соответственно, посадили в сарай. Навесные замки проскрежетали в своей утробе от проворотов ключей, и узники остались один на один в отведенных им стенах. Родин сел на деревянный топчан, а Деревянко улегся на кучу соломы, подложив под голову скатанную шинель. Нет ничего хуже ожидания в темнице, когда время останавливается и лишь по лучикам света, пробивающимся сквозь неровно прибитые доски на окнах, можно отличить утро от полудня и полдень от вечера.

Ольга стояла и смотрела вслед ребятам, пока они не исчезли из виду. «Вот и все», – подумала она.

Ольга вернулась в избу, Татьяна глянула на нее, заметила слезы.

– Оля, ты что, плакала?

Ольга порывисто вздохнула, села на лавку, закрыла лицо руками, усилием воли сдержалась, чтоб не разрыдаться, встала, подошла к окну.

– Ребят сейчас наших повели под конвоем: Ивана и Сашу.

– Какой ужас… Значит, все так серьезно, – тихо сказала Таня.

– Нашли преступников, в самоволку сходили.

– Ты поменьше распространяйся, подруга, – посоветовала Татьяна. – Нас самих тоже скоро позовут на допрос. А там главное: «молчи-молчи».

Так в ожидании вызова в Смерш девчонки промаялись весь день до самого вечера. Начальник узла связи этой темы больше не касался, работа шла своим чередом, радиотелеграф обеспечивал информационный обмен: приказы и распоряжения поступали в штатном режиме.

Не вызвали в этот день на очередной допрос и