Запретная любовь - Владислав Иванович Авдеев

не поверила своим ушам Матрена Платоновна.

– Я, мама.

– Ганя! Ты где?

– Здесь. Заболел я, сил нет встать.

– Как же это? Я сейчас Марту позову, – двинулась к двери Матрена Платоновна.

– Не надо. Не говори пока Марте, пусть спокойно идет на работу. За домом, наверное, следят. Не надо лишней суеты. Ты дои корову и будем разговаривать. Давно Марту освободили?

– Дня четыре прошло. Может, все же в дом войдешь? Холодно здесь

– Нельзя, мама. Меня поймают и вас подведу. До темноты здесь пробуду, а на ночь можно и домой.

– Марта говорила, били ее там. И тебя били?

– Раз Марту, значит, и меня.

– Если бы об этом узнал отец? Он всегда говорил, прогоним богатеев и будем сами хозяева. А разве хозяев бьют?

– Мама, ты иди, не задерживайся здесь. Марту на работу проводишь и придешь.

– Еще отец говорил, что всем будет по справедливости. Жизнь меняется, а люди – нет.

Когда за матерью закрылась дверь хотона, Алексеев снова впал в забытье.

Дальнейшее он плохо помнил, несколько раз слышал голос матери, что-то пил, ел, слышал голос Марты, но никак не мог открыть глаза, а голос звал, умолял, требовал:

– Ганя! Милый! Не умирай! Ганя, очнись! Ганя!

И Алексеев всеми силами стремился, тянулся к голосу Марты, и тот становился ближе, все громче, и вскоре был совсем рядом, и он увидел освещенное светом керосиновой лампы лицо Марты и радостно выдохнул:

– Марта!

– Ганя! – Марта начала осыпать поцелуями его лицо…

Он помнил, как Марта с матерью вели его в дом, как уложили на кровать, а потом снова наступила темнота.

А женщины решали, звать врача или лечить своими силами и средствами. И тут в сенную дверь требовательно постучали, и испуганные женщины заметались по дому.

– Я открою, – решительно сказала Матрена Платоновна, – не откроем, двери выломают.

Минута ожидания показалась Марте вечностью, но пришли не чекисты, а Хорошев. Хмуро поздоровался, по-хозяйски уселся, широко расставив ноги:

– Значит, Ганя вернулся. Недолго бегал.

– Ты что, Семен, какой Ганя?

– Вы бы хоть сено подмели, раскидали по всему дому. Сразу видно, в хотоне прятался. Выходи, Ганя, попался. В комнате, что ли, прячется? – поднялся Хорошев. – Забираю я его.

– Не отдам! – загородила ему путь Матрена Платоновна.

– Ох, дуры-бабы. Вы же сами его выдали, бегали туда-сюда, из хотона в дом и обратно. Вот Кузаков и вычислил, побежал Ножигову докладывать, а тот или сам придет, или в район позвонит. А может, эти, из района, уже здесь. Я Ганю пока к себе заберу, – Хорошев отстранил Матрену Платоновну и прошел в комнату. – Едрена вошь! Он же в беспамятстве. Что с ним? Ранен?

– Простудился.

– Воспаление легких? Какое у вас есть лекарство? Давайте сюда. У меня немного аспирина осталось, прошлой зимой тоже воспаление схватил, и барсучье сало есть. Одевайте его. Ко мне не ходить, надо будет, сам приду. Ганя что-нибудь с собой принес?

– Ружье, лыжи, мясо.

– Ружье я заберу, из-за него один человек может шибко пострадать. Остальное спрячьте, но не в хотоне, там все перероют.

– Кто?

– Придут, увидите. Ничего, вылечим. Я баньку истоплю, попарю хорошенько.

С помощью женщин Хорошев взвалил Алексеева на плечо и еще раз предупредил:

– Ко мне не ходить. И сено, сено с пола уберите. Ружье где?

– В хотоне, – Матрена Платоновна вышла вместе с Хорошевым.

Вернувшись, сказала:

– Столько лет рядом жили, считала его нехорошим человеком, а он только с виду такой! А Ганя поправится, он сильный.

– Конечно, поправится, – сквозь слезы улыбнулась Марта. – Он же знает, что нам без него будет плохо.

А ночью к ним нагрянули гости, командовал ими Плюснин:

– Слушайте сюда, если сразу скажете, где прячется Алексеев, может, вас и не привлекут за укрывательство. Быстро говорите, где Алексеев?

– У вас. Вы же его арестовали, я вас помню, – спокойно держалась Матрена Платоновна.

– Умничаем. Ничего, скоро плакать будете. Обыскать все – дом, подпол, хотон, сарай. Лучше бы он сдался, а то при аресте пристрелим ненароком.

Двое сотрудников быстро обыскали дом и пошли помогать тем, кто искал во дворе.

– А вдруг пойдут по соседям? – шепнула Марта.

– Семен, наверное, спрятал его.

Непрошеные гости вернулись в дом злые.

– Последний раз спрашиваю, где Алексеев? – стряхнул с одежды сено Плюснин.

– У вас.

– А мы знаем, он был здесь и отсиживался в хотоне, куда вы постоянно бегали с Мартой.

– А что, есть указ – в хотон не ходить? Нам про него не говорили.

– Что-то ты, бабка, разговорилась, смотри, без зубов останешься, – пригрозил Плюснин и приказал своим: – Ищите, у него лыжи были и ружье, если убежал к соседям, все здесь осталось. Ищите.

Еще час поисков, и эмгэбэшники покинули двор. Оставшиеся с ужасом ждали, не направятся ли они к Хорошеву, но машина проехала мимо его дома. Вот тут, когда опасность миновала, Матрена Платоновна, схватившись за сердце, опустилась на табурет. Марта и Августа Генриховна засуетились возле нее. Так и прободрствовали до утра…

Собираясь на работу, Марта спросила:

– Я зайду на минутку, узнаю, как Ганя?

– Нельзя, – запротестовала Матрена Платоновна. – И Ганю арестуют, и Семена подведем. Человек такое дело сделал. Пусть Бог вознаградит его за это.

– А почему Хорошев один живет?

– С женами ему не повезло. Первая, молодая девчонка, прожила с ним два года и умерла неизвестно от чего. Через несколько лет Семен женился снова, и эта жена умерла, и тоже через два года. У нас, у якутов, есть поверье: у кого жена умирает молодой, тот имеет жену из Нижнего мира, не видимую людям. Вроде как дочь дьявола. Больше Хорошев не женился.

– Из-за этого у него такой характер?

– Он у него и до женитьбы такой был. Злости только прибавилось. А душа хорошая.

Шагая мимо дома Хорошева, Марта прошептала:

– Ганя, милый, поправляйся!

Так хотелось зайти, узнать, как он, жив ли, очнулся? Посидеть возле него, помочь. Что за судьбу им уготовили? Вечно что-то разводит их.

Думал об Алексееве и Хорошев, он вышел на работу раньше Марты и шел, не торопясь, в который раз вспоминая услышанное от двоюродного брата Максима. Служил тот надзирателем, за что Хорошев по пьяни не раз стыдил его, но жил с ним дружно, потому что другой родни у него не осталось. Вот к этому брату он и ездил в воскресенье на свадьбу дочери. Когда узнал, что жених тоже работает надзирателем, пошутил:

– Вам теперь можно свою тюрьму открывать, осталось только найти заключенных. Каждой семье по своей тюрьме, вот и будет рай.

– Насчет заключенных: ты и есть первый кандидат, – хмуро ответил жених. – За такие разговоры лет десять можно дать, только в тюрьму сядешь настоящую.

И было непонятно, шутит или говорит серьезно, однако