Добыча золотого орла - Саймон Скэрроу

– Можем мы поговорить без свидетелей, командир?

Улыбка стаяла, Плавт поджал губы.

– Это важно?

– Думаю, да.

– Хорошо.

Плавт щелкнул пальцами, привлекая внимание писцов, работавших за боковыми столами, а когда они подняли глаза, кивком указал на выход.

– Оставьте нас. Когда мы с легатом поговорим, я за вами пошлю.

Как только последний писец покинул шатер, Плавт откинулся на стуле, оперся подбородком о костяшки пальцев и спросил:

– Ну? Чего ты хочешь?

Веспасиан всю ночь не сомкнул глаз и опасался, что слишком плохо соображает, тогда как разговор предстоял нелегкий. Он потер подбородок, быстро собираясь с мыслями.

– Командир, мы не можем казнить этих людей.

– Почему?

– Это неправильно. Ты знаешь это не хуже меня. Они не единственные, кто не справился с задачей в ходе этой битвы.

– Это твое предположение, не так ли?

– Дело пошло не так, как ты задумывал. Каратак ускользнул и от тебя, и от меня. Нам еще чертовски повезло, поскольку удалось перехватить врага до того, как он переправил через реку всю свою армию. Есть мнение, что мы вообще должны быть благодарны моим бойцам, удерживавшим брод достаточно долго, чтобы это стало возможным.

– Правда? – холодно откликнулся Плавт. – А кое у кого может сложиться мнение, что я, после того, как они не смогли удержать позицию, обошелся с ними слишком мягко. Кто-то может предположить, что защищать такой узкий фронт по силе и горстке людей, если, конечно, им хватит на это храбрости.

– Мои солдаты не трусы, – тихо промолвил Веспасиан.

– А послушать Максимия, получается по-другому.

Веспасиан помедлил. Тут следовало проявить осмотрительность, ведь Максимий был старшим центурионом с длинным послужным списком, большая часть которого приходилась на службу в Преторианской гвардии. Такие люди, как правило, сохраняют связи с могущественными друзьями и патронами в Риме, и за них есть кому заступиться. Однако, несмотря на угрозу для своей карьеры, Веспасиан чувствовал, что не может поступиться принципами.

– Говоря о нехватке у них стойкости, Максимий допустил преувеличение.

– Почему? Зачем ему это понадобилось?

– Да по той же причине, по которой мы проявили готовность принять его версию событий.

– И что же это за причина?

– Самосохранение.

Веспасиан внутренне подготовился услышать резкую отповедь, но командующий молчал, ожидая от легата продолжения.

– Максимий виноват в том, что когорта не оказалась у переправы вовремя, чтобы защитить ее как следует. Мы с тобой оба прекрасно это знаем, командир.

– Да. Поэтому он и разделил с ними наказание. И мог оказаться выбранным для децимации так же запросто, как и любой из его подчиненных.

– Это правда, – согласился Веспасиан. – Но почему они должны разделять с ним вину за его ошибку? Если уж надо кого-то наказать, то как раз его одного. Нельзя наказывать подчиненных за ошибки командира. Кому и каким примером это послужит?

– Это послужит всем напоминанием о том, что в легионах, находящихся под моим командованием, пренебрежение долгом не может быть терпимо, – спокойно, но решительно промолвил Плавт. – Где бы и когда это ни случилось, я буду действовать быстро и безжалостно. Не зря ведь сказано: «Пусть ненавидят, лишь бы боялись». Ты не находишь: в некотором смысле тот факт, что невиновные люди приговариваются к смерти, даже усиливает дисциплинарный эффект?

Глядя на командующего, Веспасиан с трудом сдерживал переполнявшее его негодование. Подобный подход был ему отвратителен. Что случилось с Плавтом? Еще год назад призывы Веспасиана взглянуть на происходящее с позиции морали возымели бы эффект. По отношению к своим бойцам и командирам Плавт всегда был хоть и суров, но справедлив. Но теперь…

– Ты сам прекрасно знаешь, что это недопустимо, – твердо заявил Веспасиан. – Этих людей решили сделать козлами отпущения.

– Ну, помимо всего прочего – да.

– И ты готов использовать их таким образом? Позволить им умереть ради сохранения твоей репутации?.. – Неожиданно Веспасиану пришли на ум аргументы другого рода. – Одним из тех, на кого выпал жребий, стал центурион Катон. Ты это знаешь?

– Знаю, – кивнул командующий. – Прекрасно знаю. Но это ничего не меняет.

– Ничего не меняет?

Веспасиан не смог скрыть ни своего изумлении, ни гнева.

– Ты прекрасно знаешь его послужной список. Мы не имеем права разбрасываться людьми такого масштаба!

– Ну и что ты мне предлагаешь сделать? – спросил Плавт, вскинув глаза. – Помиловать его? Подумай, что будет, если я сохраню ему жизнь, а других отправлю на казнь. Как это будет выглядеть в глазах всех остальных? Что получится: для них – одни правила, а для центурионов – другие? Эта армия уже пережила один мятеж. Сколько командиров рассталось тогда с жизнью? Ты правда считаешь, что мы переживем и второй? Нет, если умирают рядовые, Катон должен умереть с ними вместе.

– Ну, так помилуй их всех.

– То есть ты предлагаешь мне выказать себя безвольным слабаком? – Плавт покачал головой. – Нет, Веспасиан, ты сам должен понимать, что этого делать нельзя. Если я сегодня вынесу приговор, а завтра отменю, это будет первым шагом на пути к полной утрате авторитета у солдат. И не только у них – у плебса. Страх – вот что удерживает вояк под контролем, и лучший способ побудить их к безоговорочному повиновению – это держать в постоянном страхе перед суровым наказанием, даже если они ни в чем не виноваты. Это работает именно так, Веспасиан. И работало так всегда. Вот почему наше сословие правит Римом…

– О, я совсем забыл, – Плавт улыбнулся. – Ты ведь у нас новый человек. Ты и твой брат. Ничего, к тому времени, когда вы дорастете до тоги с широкой каймой, то оба поймете, что я имею в виду.

– Я прекрасно понимаю это уже сейчас, – ответил Веспасиан, – и мне это отвратительно.

– Это приходит с чинами. Ты привыкнешь.

– С чинами? – Веспасиан издал горестный смешок. – Ну да, конечно. С чинами.

На него навалилась страшная усталость, причем не столько телесная, хотя и она имела место, сколько душевная. Его вырастил отец, для которого Рим и все, на чем он зиждился, представлялось самым лучшим, что только возможно. Для обоих сыновей преданность долгу и служению Риму была наследием, полученным от отца. Правда, когда Веспасиан занялся политической карьерой, эта вера мало-помалу истончалась, как обтачивается камень, лишаясь всего ненужного под резцом скульптора. Только вот в результате этого истончения остался не горделивый монумент, а некий саркофаг, вместилище эгоизма, запятнанное кровью тех, кто был принесен в жертву, причем не высшему благу, а узким, эгоистичным интересам избранного круга хладнокровных, циничных аристократов.