Образ Беатриче - Чарльз Уолтер Уильямс

кроме Бога нам необходимо еще много всего, но мы тут же обнаруживаем, что это не так, и что наша единственная необходимость — это любовь. Это ясно выражает Пиккарда[120] в начале «Рая»

«Брат, нашу волю утолил во всем

Закон любви, лишь то желать велящей,

Что есть у нас, не мысля об ином.

(Рай, III, 70–72),

а Чистилище — путь к пониманию ее слов. Тем не менее, мы действительно все время желаем большего, в том числе и греха, а без покаяния можем и вовсе обойтись. В нашей жизни мы часто усматриваем несправедливость, забывая при этом, что сами несем ответственность за первородный грех. Даже таинственное подчинение Христа несправедливости, похоже, не способно с ней покончить. Мы не просим искушать нас; в этом смысле мы не хотим грешить. Стало быть, это Он хочет, чтобы нас искушали? Хорошо, но тогда за что обвинять нас? И все же при первой встрече со славой Божией мы хотя бы на мгновение ощутили, что наша жизнь берет начало от другого корня. Романтическая любовь обнажает нашу вину и делает ее невыносимой. Дороги Чистилища — это переход к правосудию; во грехе вселенная всегда несправедлива.

Итак, позади три дня, проведенные в аду, отступление перед рысью, львом и волчицей — перед Франческой, Фаринатой и сатаной — и теперь воображение возвращается к началу восхождения,

где воображенье,

Там и любовь духовная — они

Друг в друге, нераздельны. Вот где ты

Сам — своя сила, человек!

(Вордсворт. Прелюдия. Книга XIII. Заключение. 187–190)

Звезды — Беатриче, Природа Вордсворта, добродетельные ангелы раннего Мильтона, молодого Шекспира и многих других — вновь видны в небе. Теперь путникам предстоит подъем на гору, «причину и повод всех радостей». Данте наряду с Венерой видит еще четыре звезды, «Чей отсвет первых озарял людей». Принято считать, что четыре звезды олицетворяют четыре основные добродетели — благочестие, смелость, справедливость, умеренность. Это известные добродетели, но вот знали ли о них «prima gente» — «первые люди»? Звезды также олицетворяют высокородность и Город, красоту благочестия и развития. В свете этих пяти звезд — добродетелей южного неба — перед поэтами внезапно возникает старец.

Новый поэтический образ тесно связан с недавними встречами в аду. Брут и Кассий предали и убили Цезаря; Катон[121] покончил с собой, но не покорился Цезарю. Первые двое пребывают в аду; Катон встречает поэтов в Чистилище, то есть уже в пределах Града Божия. Вергилий, воспевавший Цезаря и Империю, тем не менее восхваляет их противника Катона. Новый и настоящий Град, отражением которого является Римская Империя на земле, — это место свободы, именно за свободу Катон и умер. Старец — это действительно Катон, и мы видим, что он пребывает в растерянности, видя вместе тень и живого человека. Он способен лицезреть ангелов и прибывающие души; но рядом с ним нет никого из его былых соратников и патрициев Рима. А вот далее следует одно из довольно сложных мест в поэме. Вергилий просит Катона о помощи в дальнейшем пути и рассказывает о даме, спустившейся с небес, напоминая и о жене Катона Марсии, до сих пор вспоминающей о нем с любовью. На что Катон отвечает:

Мне Марсия настолько взор пленяла,

Пока я был в том мире, — он сказал, —

Что для нее я делал все, бывало.

Теперь меж нас бежит зловещий вал;

Я, изведенный силою чудесной,

Блюдя устав, к ней безучастен стал.

(Чистилище, I, 85–90)

На основании этих слов можно заключить, что Катон был выведен из Лимба, когда было основано Чистилище, то есть при Воскресении; именно тогда возник закон, который разлучил Катона и Марсию, поскольку Марсия так и не смогла стать для него благодатью, как небесная дама для Данте. Сказано грубовато, но подчеркивает мысль о том, что в любви важно только то, что движет душу к небесам. Отказ от всего остального выглядит жестоким, но в поэме звучит убедительно.

Катон, однако, внял просьбе Вергилия и «жены с небес»; возможно, его суровость просто напоминает о том, что в послушании не должно быть ложной духовности.

Но если ты посол жены небесной,

Достаточно и слова твоего,

Без всякой льстивой речи, здесь невместной.

Ступай и тростьем опояшь его

И сам ему омой лицо, стирая

Всю грязь, чтоб не осталось ничего.

(Чистилище, I, 91–96)

То есть Катон предлагает заменить пояс, использованный для вызова Гериона, веревкой из тростника, растущего на острове. Вергилий исполняет напутствие, а Данте безропотно покоряется. Это важно отметить, поскольку речь идет о малосвойственных человеку отношениях. Данте и раньше повиновался Вергилию, выказывая похвальное послушание. Впрочем, и все полчища ада, нравилось им это или нет, также повиновались воле тех, кто властен исполнить то, что хочет, то есть инстанции, где слиты воедино Воля и Сила.

Наступает такое же утро, как то, которое ознаменовалось встречей с рысью. Но теперь в свете зари перед Данте предстает не рысь, а счастливый корабль, управляемый ангелом. Его пассажиры — души, которым предначертано искупление. Под звуки псалма «Когда вышел Израиль из Египта» тени единым движением сходят на берег. Данте подчеркивает, что здесь и сейчас их былые индивидуальности менее важны, чем общий удел. Псалмы, исполняемые в Чистилище, являются частью церковного ритуала, но здесь лучше сказать, что это ритуал является их частью. Данте не в земном храме, а под открытым небом, в пространстве, наполненном весенним воздухом. Одна из душ узнает поэта — это его друг Каселла, который положил некоторые стихи Данте на музыку. Каселла умер до 1300 года, когда Данте было тридцать пять лет, так что возникает ощущение встречи относительно молодых людей. Данте просит его спеть одну из «песен о любви» — «amoroso canto». Каселла соглашается и начинает со второй канцоны третьего трактата «Пира»: «Амор красноречиво говорит // О даме, пробудив воспоминанье». Теперь в этих строках сливается смысл Дамы-Беатриче и Вергилия-Философии. Видение и интеллект здесь обновляются и начинают действовать совместно. Это и есть истинный романтизм, очищение очей внутренних и внешних, позволяющее видеть рысь на фоне звезд в самом начале, когда