Дело врача - Артур Конан Дойл

— Понятно… Но теперь?

— Теперь он просто вынужден завершить начатое и покончить с нами, даже если для этого придется уничтожить всех жителей Солсбери. В том, что Себастьян замышляет именно это, можно не сомневаться. А вот удастся ли ему подбить на это матабеле — другой вопрос.

— Но Себастьян сам по себе — как он поступит?

— О, Себастьян, естественно, скажет: «Не возитесь с Булувайо! Соберитесь вокруг Солсбери, сперва убейте всех там, и когда справитесь, сможете без труда захватить и Чартер, и Булувайо!» Ведь у него нет другого интереса в их движении. Матабеле — только его орудия. Ему нужна я, а не Солсбери. Как только он добьется своего, то немедленно исчезнет из Родезии. Но ему придется дать матабеле какое-то разумное обоснование своего совета; и скорее всего, обоснование будет примерно такое: «Не оставляйте Солсбери у себя в тылу, чтобы не попасть между двух огней. Прежде всего захватите аванпост, а тогда вы беспрепятственно двинетесь походом на главную твердыню».

— И кто тут у нас не тактик? — пробормотал я.

— Никакая это не тактика, Хьюберт! — рассмеялась Хильда. — Просто здравый смысл и знание о Себастьяне.

Только все это пустые слова. Нас же интересует не то, чего Себастьян захочет, а сможет ли он уговорить этих разгневанных черных людей, чтобы они приняли его руководство!

— Сможет ли? Да Себастьян самого дьявола уговорит! Уж мне ли не знать его пламенный энтузиазм, его заразительное красноречие! Личность его так меня наэлектризовала, что потребовалось шесть лет и твоя помощь, чтобы сбросить эти узы. Одна его отрешенность от суеты чего стоит! Я уверен, что даже сейчас, в ходе этой войны, он спокойно ведет записи о том, как заживают раны в условиях тропического климата, и не забывает сопоставлять телосложение африканцев и европейцев.

— О да, конечно. В любых условиях он никогда не забывает о науке. Он может предать кого угодно, но своей единственной любви остается верен. Этой добродетели у него не отнять.

— И он сумеет убедить матабеле, — добавил я, — даже не зная их языка. Но я подозреваю, что он знает; припомни, он в молодости провел три года в Южной Африке — участвовал в научной экспедиции, собирал образцы. Он ездит верхом, как солдат кавалерийских войск, он изучил страну. Его властные повадки, его суровое лицо должны покорить туземцев. Он выглядит как пророк, а пророки всегда восхищают негров. Представляю, с каким видом он будет призывать их к изгнанию дерзких белых людей, которые захватили их землю, какие заманчивые нарисует перед ними картины новой империи матабеле под властью нового вождя, которая будет неодолима для этих толп искателей золота и алмазов, гонимых алчностью из-за моря…

Она задумалась, потом спросила:

— Ты хочешь рассказать кому-нибудь в Солсбери о наших подозрениях, Хьюберт?

— Не вижу смысла. Народ в Солсбери уже и так толкует о том, что за смутой стоит некий белый человек. Они постараются его поймать, и нам этого достаточно. Если мы скажем, что человека этого зовут профессор Себастьян, люди над нами только посмеются. Они должны были бы понимать Себастьяна, как понимаем мы с тобой, чтобы допустить подобное предположение. Жизнь научила меня одному правилу: если знаешь что-то, неизвестное другим людям, лучше помалкивать; скажешь — тебя же высмеют и ославят дураком.

— Я тоже так считаю. Потому-то никогда не делюсь своими предположениями или знаниями о характерах — кроме как с теми немногими, кто может понять и оценить. Хьюберт, если народ вооружится для защиты города, ты, верно, займешься ранеными?

При этих словах губы ее задрожали, и она посмотрела на меня со странной грустью.

— Нет, милая, — сразу ответил я, коснувшись ладонями ее лица. — Я буду драться, как и все. В Солсбери сейчас больше нужны бойцы, чем целители.

— Так я и думала… И это правильно… — Ее лицо побелело, рука, протянутая малышке, нервно вздрагивала. — Сама я не настаивала бы, но я рада, что ты решился. Мне очень хочется тебя остановить, и все-таки я не могла бы так сильно любить тебя, если бы ты в такой критический момент остался в стороне.

— Я пойду и запишусь в ополчение, как все.

— Хьюберт, так трудно уберечь тебя… Трудно отправить тебя навстречу такой опасности. Но все же кое-что хорошее в твоем намерении я вижу. Себастьяна нужно взять живым.

— Если его возьмут с поличным, то без проволочек расстреляют, — уверенно возразил я. — Как же иначе? Белый человек, который подбил черных на восстание!

— Да, это понятно. Но ты должен сделать все возможное, чтобы так не случилось. Они должны доставить его живым и судить по закону! Для меня, а значит, и для тебя это важнейшая задача.

— Почему, Хильда?

— Хьюберт, ты хочешь на мне жениться. — Я усиленно закивал. — Но ты знаешь, что мы можем позволить себе это лишь при одном условии: сперва я восстановлю доброе имя моего отца. Однако единственный, кто может свидетельствовать об этом — Себастьян. Если Себастьяна расстреляют, я никогда не смогу достичь своей цели — а значит, не смогу и выйти за тебя замуж. Мое слово нерушимо, как Ветхий Завет.

— Но как же ты вынудишь Себастьяна свидетельствовать, Хильда? Кто угодно, но не он… Человек, готовый убить нас обоих, лишь бы не допустить пересмотра дела, сознается в собственном преступлении?! Возможно ли, что тебе удастся заставить его — и уж тем более дождаться, чтобы он сделал это добровольно?

Она прижала ладони к глазам и произнесла медленно, тем странным пророческим тоном, какой прорывался у нее, когда она заглядывала в будущее:

— Я знаю этого человека. И знаю, как можно этого добиться… Если мне выпадет такая удача. Сперва я должна дождаться удачи. Это нелегко. Один случай я уже упустила в клинике Св. Натаниэля. Но более не упущу. Если Себастьян, скрываясь здесь, в Родезии, будет убит, я утеряю цель всей моей жизни, а с нею и надежду на счастье.

— Итак, Хильда, правильно ли я понимаю полученный приказ: я должен пойти воевать за женщин и детей, но, если до этого дойдет, добиться, чтобы Себастьяна взяли в плен и ни при каких условиях не убили на поле боя?

— Я не приказываю тебе, Хьюберт. — Она со вздохом отняла руки от глаз. — Я только говорю о том, что кажется мне наилучшим выходом из положения. Но если Себастьяна застрелят, ты должен понимать, что между нами все будет кончено.

— Себастьян не будет убит! — вскричал я в юношеской самонадеянности. — Я притащу его к тебе живым, пусть хоть весь Солсбери пожелает его линчевать!

Сразу же после этого разговора я пошел записываться добровольцем в ополчение. Спустя несколько часов город был объявлен на осадном положении, и все способные держать оружие мужчины призваны противостоять восставшим матабеле. Начались спешные приготовления к обороне. Крытые фургоны поселенцев вытащили на окраины и расположили в нескольких местах небольшими кругами в качестве временных опорных пунктов для защиты города. В один из этих «фортов» меня и отрядили. Командовать нами назначили двух разведчиков-американцев, по имени Коулбрук и Дулитл, вольных бойцов, чья ценность в условиях Южной Африки уже была доказана в недавней войне против матабеле под водительством Лo-Бенгулы. Коулбрук был сущий чудак — рослый, худощавый, юркий, как куница, рыжеволосый, остроглазый, превосходный разведчик; но более путаной и нечленораздельной речи, чем у него, я не слыхал ни от кого из человеческих существ. Его беседа представляла собой набор восклицаний, прерывисто выстреливаемых и более-менее понятных лишь благодаря сопроводительным жестам и позам.