Виза на смерть - Мария Шкатулова

— Какой Михалыч?

— Управдом.

— Зачем приезжал?

— Дык… договориться.

— О чем?

— Доски забрать. Ворота починить.

Разговор явно затягивался. Гулин нервничал, но торопить мужичка не хотел. Судя по всему, он тут давно и прочно пьет и, скорее всего, никого и ничего не видел. Даже если и было что видеть.

— Чьи это дома, знаете? — Гулин кивнул в сторону кирпичных коттеджей.

— Не, — мужичок сплюнул на пол, — не знаю. Зачем мне это знать? Мне это знать ни к чему.

— Как же вы сторожите, если не знаете хозяев?

— Так и сторожу. Мне сказали — сиди. А чего там и как… — Он махнул рукой и полез в карман штанов за папиросами.

— Кто сказал?

— Я ж говорю — Михалыч.

— А что вы делаете, если ограбят кого-нибудь? Или подожгут?

— Кому тут грабить-то? Опять же я тут сижу. Если что…

Мужичок задумался.

— Кстати — а что вы делаете, «если что»? — поинтересовался Гулин.

— Михалычу должен со станции позвонить.

— А телефон его у вас есть? — недоверчиво спросил Гулин.

— А как же! Есть!

Мужичок выдвинул ящик письменного стола. Среди пустых папиросных пачек, хлебных корок, пробок, гвоздей и прочей дряни, как ни странно, отыскался замурзанный клочок бумаги, с которого Гулин переписал себе в книжку телефонный номер и еще раз спросил:

— Вы уверены, что здесь никто не появлялся? Мужчина или женщина с ребенком трех лет?

— От! — воскликнул мужичок от полноты чувств. — Я ж говорю: никого тут нет! Не живет никто, понимаете?

Выйдя из сторожки, Гулин прошел через ворота и тщательно осмотрел каждый из шести коттеджей — подергал ручки, заглянул в окна, поискал следы — в том числе и следы машин. Двери оказались запертыми, разглядеть помещение сквозь давно не мытые стекла было невозможно, следы — если они и были, давно смыло дождем. Дома действительно производили впечатление нежилых.

Подумав немного, Гулин достал из кармана фотографию и попытался найти куст, на фоне которого была снята девочка, но быстро понял, что это бесполезно — кустов было много, и они давно облетели, а другие приметы на снимке отсутствовали. «Строго говоря, учительница могла сфотографировать ее и не здесь», — вздохнув, подумал Гулин, однако на поиски Михалыча все-таки отправился.

Увидев милицейское удостоверение, Анатолий Михайлович Федорчук, плотный лысый мужик лет пятидесяти, сперва испугался, но потом, уразумев, чего от него хотят, успокоился и словоохотливо поведал о кирпичных коттеджах и их владельцах:

— Как в начале девяностых первые деньги появились, так и понастроили. У нас ведь как? Реформу шарахнут и все — денежки тю-тю. А так — вложил в строение и живи себе спокойно. Такой дом сто лет простоит — ничего ему не сделается. А почему не живут? Кто как… Вот Баташов, например, умер, а семья — за границей. Говорят, они с девяносто четвертого года так ни разу в Россию и не приезжали. Курченко Бориса Петровича убили. Ходили слухи, что его компаньон заказал. Семьи у него не было, дом к сестре перешел, а сестра тут жить не захотела. Все говорила: «Продам, продам», а покупателя не нашла — слишком много запросила. Теперь ведь как? У кого деньги есть, тот за границей покупает, а у кого нет, тому о таком доме и мечтать заказано. Федоров с семьей во Франции. Дом не достроен, так и стоит без отделки. Барсуков Игорь Александрович теперь миллионер. У него теперь дома не чета этому. У него теперь, говорят, и в Швейцарии вилла, и в Греции вилла, и уж не знаю где. Кто там у нас еще? Шишкин. Ну, этот сидит. Давно ли? Точно не скажу, но года три сидит верных. И последний — Яцковский Лев Борисович. Дом перекупил у прежнего владельца, отделал, крышу поменял. Вот он в прошлом году тут жил с семьей — так у них трое детей, что вы хотите? Что? В этом? Нет, в этом ни разу не приехали — уж не знаю почему. Может, тоже за границу подались?..

— А сторожа Серегу кто туда посадил?

Михалыч развел руками.

— Так когда дома построили, меня наняли в управляющие. Еще Борис Петрович, покойник, был жив. И деньги давали — на сторожа, на электрика. Даже садовника хотели завести. А потом поразъехались кто куда и все. А с меня спрашивают — все ли в порядке? Яцковский в прошлом году ругался, что стекла выбили, а что я могу? Денег не допросишься, а сторожа нанимай. Спасибо Сереге — ему жить негде, вот он и сидит.

— Ну хорошо, а владельцев старых дачек вы знаете?

— Старых-то? Так там кто остался-то? Одни старики. В двух по одинокой старухе, а в третьем — дед. Упрямые как черти. Им за участки такие бабки предлагают, а они — ни в какую. «Мы тут всю жизнь прожили, тут и помрем». Деду под девяносто, детей нет, родни нет, сам еле живой, а туда же…

Тем не менее Гулин навестил оставшихся хозяев финских домиков — семидесятитрехлетнюю Марью Васильевну Васильеву, обладательницу двух кошек — черно-белой и дымчатой, и Дмитрия Павловича Коняева, девяностодвухлетнего старика, глухого и почти слепого. Говорить с последним было бесполезно, а Марья Васильевна подтвердила, что жильцов в новорусских домах, кроме разве что Яцковских, последний раз видела лет пять назад, хотя на даче сидит весь сезон — с мая по конец сентября, и только в этом году уехала в десятых числах, потому что разболелись ноги. Про Данилову ничего нового он от нее не услышал.

Потом Гулин проверил сведения на каждого из шести владельцев кирпичных коттеджей — все подтвердилось, кроме того, что у Льва Борисовича Яцковского детей было уже не трое, а четверо — три месяца назад жена Льва Борисовича родила мальчика.

Пока Гулин путешествовал по Подмосковью, Лобов отправился на Смоленскую, чтобы поговорить с коллегами Даниловой-Вильдо по курсам иностранных языков.

— Я все-все знаю, — проворковала заведующая учебной частью, — мне звонила Кларисса Григорьевна, предупредила о вашем приходе и просила помочь. Садитесь, пожалуйста. Что вас интересует?

— Алла Евгеньевна, меня в первую очередь интересует все, что относится к Даниловой-Вильдо: с кем дружила, с кем ссорилась, кто были ее ученики за последние, скажем, года три-четыре, были ли у нее с кем-то из них серьезные конфликты — словом, все, что можете о ней рассказать.

Алла Евгеньевна вздохнула.

— Даже не знаю… О конфликтах ничего сказать не могу — если они и были, вам о них расскажут на кафедре, хотя вообще-то она была человеком вполне мирным. Что еще? С кем дружила? — Она пожала плечами. — У нее вроде со всеми были хорошие отношения, а дружба была со сверстниками, которые у нас давно уже не работают. Елизавета Константиновна у нас последняя из могикан. Что касается учеников, могу дать вам полный список… Только вам придется немного подождать…

— Их было много?

— Да нет. Последние годы она работала на четверть ставки, то есть у нее была только одна группа… Я сейчас подниму старые ведомости, а вы пока сходите на кафедру, поговорите.