Виза на смерть - Мария Шкатулова

— Слушай, Юра, пошли к соседке. Времени уже…

— Ты иди. А я пока узнаю, что за телефон.

— Зачем это тебе?

— Так, любопытно.

Сурин вздохнул, потушил сигарету и вышел из квартиры.

— Ты чего так долго? — спросил Лобов, подозрительно глядя на озабоченное лицо товарища, когда двадцать минут спустя тот вернулся от соседки. — Что-нибудь новое?

— Пару недель назад за Даниловой следили.

— Кто?

— Какой-то мужик. Соседка говорит, шел за ней от метро.

— Когда это было?

— В позапрошлый вторник, около семи вечера.

— А у тебя что?

Лобов выдержал паузу и, повертев в руках фотографию мальчика, раздельно сказал:

— Это телефон передачи «Я вернусь». Снимок — из этого конверта. — Лобов высыпал фотографии на стол. — Вчера Данилова получила их в «Кодаке», а снимок мальчика — заметь, единственный! — отложила.

Сурин снова взял фотографию и внимательно посмотрел.

— Черт его знает, может, и похож… Что из этого следует?

— Я знаю — что.

Лобов вытащил из кармана мобильник и набрал номер.

— Гулина надо искать, вот что.

На следующий день их опасения подтвердились. Баллистическая экспертиза показала, что Данилова-Вильдо была убита из того же оружия, что и две предыдущие жертвы — Шрамков и Сапрыкин, а халат прожжен соляной кислотой. Почему убийца не счел нужным уродовать ее лицо, как в двух предыдущих случаях, оставалось неизвестным. Предстояло понять, объединяет ли что-нибудь этих людей (за исключением общего места работы) или прав журналист Хинштам, утверждавший, что в МИДе завелся серийный убийца, который либо действует без разбора, либо, по предположению того же Хинштама, хладнокровно ликвидирует своих идеологических противников.

Последняя версия вызывала у всех острое неприятие. Во-первых, по свидетельству коллег, политические симпатии у Шрамкова и Сапрыкина были разные, чтобы не сказать противоположные. Во-вторых, применительно к старой преподавательнице, не относившейся даже к числу дипломатических работников, эта версия выглядела и вовсе неубедительной. И наконец, все карты путала обнаруженная в сумке Даниловой фотография Маши Шрамковой, которую, несмотря на мальчишескую одежду, сразу узнал Гулин. Не отказав себе в удовольствии пробормотать что-то вроде: «Я же говорил!» — он продолжал утверждать, что убийство мидовских чиновников и похищение девочки надо расследовать вместе и что «учительницу», как он называл Данилову, убили потому, что она вышла на след похитителя.

— Пока это ничем не доказано, — проворчал полковник. — Ты Мухина отработал? Молчишь?

Гулин молчал: говорить о том, как он не спит, работая днем и ночью, он не хотел, но и похвастаться ему было нечем.

— Так вот, продолжай работать по убийству Мухина, а ты, Юра, отправляйся в МИД, на курсы, и поговори там. Срочно. И еще. Чтобы ни грамма информации об убийстве Даниловой за эти стены не вышло. Я не хочу завтра получить очередную статью Хинштама или какого-нибудь другого борзописца о маньяке, орудующем в высотке на Смоленской. Поняли меня?

Первым делом Гулин отправился в фотолабораторию, где Данилова в день убийства получила свои снимки. Приемщица, хмурая девушка с челкой, сразу вспомнила пожилую женщину.

— Она наша постоянная клиентка…

— Когда она сдала пленку в печать?

— Позавчера.

— Она вам что-нибудь сказала?

— Просила побыстрей, но у нас очень много заказов… — Понятно. А получила?

— Вчера.

— Во сколько она здесь была?

— Около восьми, перед самым закрытием.

— Постарайтесь вспомнить — было ли что-нибудь необычное в ее поведении?

Девушка пожала плечами, приготовившись ответить «нет», но потом вспомнила, что, получив фотографии, клиентка отошла в сторону и стала их смотреть.

— Мне показалось, она ищет что-то конкретное.

— Ну и что? Нашла?

— По-моему — да. Она еще так посмотрела на меня, будто хотела что-то сказать. Вообще, мне показалось, она была взволнована.

— Почему?

— Ну не знаю, видно же, когда человек не в себе.

— А потом?

— Потом ничего — ушла.

— Так ничего и не сказала?

— Нет.

— Вы не заметили, не болтался ли кто-нибудь поблизости? Кто-нибудь, кто мог бы за ней следить?

Девушка покачала головой.

— Вроде нет… Я, правда, специально не смотрела, но, по-моему, здесь никого не было.

Гулин поблагодарил и направился к лестнице. Фотолаборатория находилась на втором этаже супермаркета, и, спускаясь, Гулин краем глаза заметил, что хлебный отдел расположен на пути к выходу.

На улице Гулин закурил и задумался. С соседкой Тамарой Ефимовной он уже говорил и знал, что в тот вечер Данилова действительно была чем-то расстроена.

— Она вообще-то очень не любила мерить давление, хотя я всегда ей предлагала. Все говорила: «Да что его мерить! Только расстраиваться». А в этот раз позвонила, сказала, что забыла купить хлеб, и попросила зайти с тонометром.

— И какое было давление?

— Под двести.

— Вы не спросили, из-за чего она так разволновалась?

— А как же, конечно, спросила! А она все: «Потом-потом!» Ну, я давление померила и ушла.

— Тамара Ефимовна, она вам ни про какую девочку не рассказывала?

— Про девочку? Именно девочку? Одну? Нет. Она иногда рассказывала про своих учениц — к ней ходили близняшки, — но больше ни о ком.

— А про передачу «Я вернусь»?

— Она иногда делилась со мной впечатлениями, но я сама ее никогда не смотрю — муж такие передачи не любит…

— Какие такие?

— Где женщины плачут.

— Значит, ни про какого ребенка она вам не рассказывала…

— Нет. Только про учеников. Своих детей у нее никогда не было, внуков, следовательно, тоже…

— Ну, нет так нет, — вздохнул Гулин и, простившись, направился к лифту.

Что же так взволновало Данилову? До такой степени, что она забыла про хлеб, мимо которого проходила, и попросила померить давление, чего почти никогда не делала? Во вторник она принесла в лабораторию пленку, которая две с лишним недели пролежала себе спокойно дома, и просила побыстрей отпечатать. За снимками, сделав большой крюк, зашла после работы, хотя наверняка чувствовала себя усталой. Получив снимки, заметно разволновалась и поторопилась отделаться от соседки. Не странно ли, что она не поделилась с ней своими соображениями?