Лежу на полу, вся в крови - Йенни Йегерфельд

Почему они идут не вместе?

Я выбежала на улицу, миновав конечную остановку автобусов, и взяла курс на Гамла Эвеген. Дождь падал тяжелыми каплями и смешивался со слезами. Я бежала, бежала, бежала, бежала, пока окончательно не выбилась из сил, и потом все равно еще немножко. Воздух, который я вдыхала, был до того холодным и жестким, что раздражал трахею. Игнорируя резь в боку, я продолжала переставлять ноги. Раз, другой. Я хотела стать машиной, которая никогда не прекращает свой бег.

Я хотела стать машиной, которая ничего не чувствует.

Я хотела стать машиной, как она.

Я пробежала мимо парковки, мимо рощицы, мимо транспортной развязки. Я бежала по мокрому от дождя асфальту, по высокой траве, по скользкой гальке, на которой ничего не стоит свернуть себе шею, и снова по асфальту.

Внезапно я выронила полку, и она с грохотом упала на асфальт. Я пробежала еще пару метров, прежде чем мне удалось затормозить — как бегуну, только что пересекшему финишную черту. Я медленно вернулась, тяжело и напряженно дыша, подняла полку и снова принялась было идти по направлению к городу, но передумала. С громким невнятным восклицанием схватила полку, подняла ее над головой и изо всех сил швырнула на мокрый черный асфальт. Удар получился мощным, дерево недовольно треснуло, но полка выдержала. Сработана она была на славу, я и проклеила, и скрепила гвоздями все стыки. Большой палец пульсировал, но боли я не чувствовала.

Разбитое сердце не беда — скотч Карлссона поможет всегда.

Я подняла полку и снова швырнула ее на землю.

Если мозг взрывается, сохнет, разрушается.

И еще разок.

Не волнуйся, все проще простого!

И еще.

Поможет гвоздь пятидюймовый!

Я потопталась по дереву своими тяжелыми рабочими ботинками. Ударила по нему. Попрыгала на нем. Наподдала ему так, что щепки полетели.

Переполнявший меня адреналин разогрел тело до болезненного жара. Я не успокоилась, пока от полки не остались одни доски с изрядно поломанными краями. Боковины с резьбой полностью утратили свой первоначальный вид, никто теперь и предположить не мог, что на них когда-то был силуэт фламинго.

Я закрыла глаза, попыталась ухватиться за фонарный столб, чтобы удержаться на ногах, но промахнулась и навзничь упала в канаву. Угол полки впился между ребер, но мне было плевать.

Трава была мокрой и холодной, но мне было плевать.

Маму упекли в психушку, но мне было плевать.

Мама не хотела меня знать, но мне было плевать, мне было плевать, мне было плевать. Я стала машиной.

Окровавленное сердце в канаве

И тут я услышала шаги. Стук каблуков по асфальту. Твердые размеренные шаги, как барабанная дробь из дешевого синтезатора. Я закрыла глаза и поняла, что шаги звучат совсем как вступление в песне «True Faith»[27] группы New Order — не исключено, что это лучшая песня, которую я слышала за всю свою жизнь, может даже, лучшая песня на свете. Дождь падал тяжелыми крупными каплями. Я пошевелила губами, но слов не вышло. Только в голове у меня звучало:

Вдруг барабанный такт смолк. Я открыла глаза, но не могла толком сфокусировать взгляд. Прямо надо мной сидел на корточках кто-то в черных кожаных сапогах на гигантской шпильке. Кто-то, кого я точно где-то видела, но, хоть убей, не могла вспомнить где.

— Дорогуша! Ты что тут делаешь? — воскликнула она.

Это была Дебби — я узнала ее по шершавому, курю-по-две-пачки-в-день-с-самой-конфирмации голосу.

На ней была кожаная куртка, украшенная широкими молниями, — такая маленькая, что казалась почти детской, — и джинсы, узкие до такой степени, что казались нарисованными на ее теле.

— Привет, Дебби, — ответила я сдавленным голосом. По голосу наверняка было понятно, что я только что плакала — да я и правда плакала.

Она рассмеялась:

— Какая же я Дебби, love[29], меня зовут Сара.

Имя свое она произносила на английский манер, хотя я так и не поняла, была ли она в самом деле англичанкой или просто воображала. Ничего остготского, во всяком случае, в ее выговоре не было, поэтому не исключено, что она и правда англичанка.

— Давай, помогу тебе подняться.

— Давай, — послушно согласилась я.

Она потянула меня за руку, а я тем временем думала о том, что Джастина зовут не Джастин, а Дебби зовут не Дебби, а маму зовут не мама, и эти мысли почему-то так меня утомили, что я чувствовала, что вот-вот впаду в нарколептический сон.

Когда я наконец встала на ноги, она попросила меня повернуться и стряхнула с моей одежды прилипшие грязь, щебень и щепки. Она не стала спрашивать, почему я лежу в канаве, как бомж или проститутка-наркоманка, и слава богу, что не стала, у меня все равно не было сил отвечать. Приведя в порядок мою одежду, она достала из лакированной красной сумки пачку сигарет, закурила и скептически оглядела меня с головы до ног. Сняла высохший лист с остатков моей челки той же рукой, в которой держала сигарету, так что оранжевый огонек прошел в двух сантиметрах от моего глаза. Потом мягко погладила меня по волосам, как в первую нашу встречу, и я подавила всхлип.

— Ты откуда и куда? — спросила она.

Это было сказано таким тоном, будто она вкладывала в вопрос не только географическое, но и экзистенциальное значение. А может быть, я искала в ее словах то, чего не было.

— Не знаю, — ответила я на оба вопроса.

Она подняла брови и пошла своей дорогой, пока я продолжала стоять и смотреть ей вслед, не в состоянии решить, что же теперь делать. Какую-то долю секунды я даже подумывала улечься обратно в канаву, однако делать этого не стала. В конце концов, она так старательно отряхнула с меня все листья, что мне не хотелось показаться неблагодарной. Дебби, которую звали Сара, сунула руку в карман (карман был пришит так высоко, что со стороны казалось, будто она ощупывает свою грудь) и с такой силой колотила каблуками по асфальту, что они звучали как пистолетные выстрелы. Она обернулась и немного попятилась, махнув головой, словно скомандовав мне следовать за ней. Я послушалась, как бездомная собачонка, и пошла рядом.