Блудное чадо - Дарья Плещеева

Пока Воин Афанасьевич и Васька Чертков довольно бестолково мыкались на немалом пространстве между Краковом и Калишем, время от времени пытаясь заехать вовсе в Силезию, Шумилов, Ивашка и Петруха ждали послания от Анриэтты.

Наконец она им назначила свидание.

Встретились ночью.

Анриэтта была в простом платье и дорожной накидке, в фетровой широкополой шляпе без лишних украшений. Косы она уложила в низкий узел почти на шее.

– Держите, господин Шумилов, – сказала она, протягивая немалый кошель. – Да не делайте вид, будто у вас полные карманы золота. Я же знаю, что ваши средства на исходе. А путешествия еще предстоят. Держите! Вы ведь дали мне возможность достойно появиться при польском дворе. Я возвращаю долг!

– Вы что-то узнали о господине Ордине-Нащокине? – хмуро, как всегда, спросил Шумилов.

– Узнала… Их видели неподалеку от Познани. Полагают, будто они направляются в сторону Гданьска. Но мне кажется, что нет.

– Куда же?

Анриэтта задумалась.

– Я, возможно, ошибаюсь. Гданьск им нужен, если они собрались покорять Европу. Оттуда можно попасть в Копенгаген, есть суда, везущие и в Амстердам, и во французские порты, и в Англию. Но в Вавеле не подумали, что этот господин может искать покровительства курфюрста. По крайней мере, будь он умен, он бы так и сделал. Но я сомневаюсь в его уме, потому что до сих пор он делал одни лишь глупости. Умный человек рассудил бы, что курфюрсту может понадобиться знаток московских дел и обычаев. То есть начал бы с того, что он может дать Фридриху-Вильгельму. И готовил себя к скучной и утомительной должности советника, обязанного знать все цифры и стоимость каждого мешка пшеницы. А такой, как ваш перебежчик, будет мечтать о придворной жизни на французский лад. И сильно ошибется. Пруссия теперь занята не изящными искусствами, а такими скучными вещами, как осушение болот и закупка хорошего породистого скота.

– Это разумно, – одобрил Шумилов. – И как раз в этом наш чудак ровно ничего не смыслит.

– Его знания годятся только для России и для тех, кто собирается строить отношения с Россией. То есть он – ходячая книга, полная сведений о знатных родах и о том, как устроены приказы, не более того. Судя по тому, что он ввязался в политический заговор, сам того не понимая, ум у него неизощренный и наблюдательности нет. Может быть, Фридрих-Вильгельм – единственный в Европе, кому бы господин Ордин-Нащокин пригодился. О курляндском герцоге я молчу – герцог первым делом выдал бы такого гостя вашему царю.

– Заговор? – спросил Петруха.

– Да, и раскрыть его удалось благодаря вашей…

Анриэтта чуть было не сказала «… вашей глупости», потому что считать умным человека, устремившегося почти без охраны на загадочное ночное свидание неведомо с кем, она никак не могла.

– … вашей отваге, – завершила она, и Петруха приосанился.

– Этого я и опасался, – буркнул Шумилов.

– Ему грозил очень суровый допрос. Но никто в замке не понял, как ему с его прислужником удалось сбежать. Он точно так же ввяжется в какую-нибудь склоку при дворе курфюрста.

– А ведь должен же был соображать… – заметил Ивашка. – При таком толковом батюшке…

– Мой друг, не следует искать логику там, где она и не ночевала, – ответила Анриэтта. – Молодой болван сбежал не ради политических интриг, а в поисках той Европы, что живет лишь в его воображении. Возможно, кто-то в Кракове рассказал ему, что при дворе курфюрста устраивают спектакли.

– Могут ли там, в Пруссии, быть иезуиты? – спросил Шумилов. Анриэтта кивнула – она поняла ход его мысли.

– Они всюду могут быть… Если же их там нет, они пришлют туда своих людей, когда узнают, что там появился господин Ордин-Нащокин-младший. Он им нужен, понимаете? Второй такой в Польше не скоро появится. Думаю, вам надо спешить.

– Верно! – воскликнул Петруха. – Значит, собираем пожитки!

– И поскорее. У Пруссии есть граница с Курляндией. Если вам удастся вывезти вашего беглеца в Курляндию, то там уже сам герцог поможет доставить его в Кокенгаузен.

– Так, – согласился Шумилов, хотя и неохотно.

– И что, при дворе курфюрста действительно устраивают представления? – спросил Ивашка.

Анриэтта пожала плечами:

– Все дворы теперь берут пример с парижского. Надо же как-то развлекать придворных дам. Король Людовик сам танцует в балетах – чего доброго, и курфюрст скоро запляшет. Но Людовик покровительствует театру, драматургам, поэтам, художникам. Я, сколько жила в Москве, не видела ни одной книжки со стихами, а только молитвословы да что-то совсем уже душеспасительное. А в Париже печатают книжки с пьесами, со стихами, романы, дамы без романов уже жить не могут. Там – салоны, там образованные люди в гостиных у знатных особ собираются, беседуют о возвышенных материях! Кавалеры ухаживают галантно, мадригалы сочиняют, а не то чтобы в церкви, со службы выходя, на ногу наступить.

О нынешних парижских нравах она узнала от фрейлин польской королевы. И говорила о них увлеченно, радостно, как всякий человек, стосковавшийся по своей юности и желающий вновь в нее окунуться.

Шумилов хотел было спросить, для чего между мужчинами и женщинами все эти галантности, когда есть свахи, но воздержался.

– Должно быть, вам было очень скучно в Москве, – сказал он.

– Это правда. Мы там встречались только с женщинами.

– Разве для веселья непременно нужно встречаться с мужчинами?

Анриэтта рассмеялась:

– Иногда мне кажется, что с африканскими маврами легче найти общий язык, чем с московитами.

– Когда так, и пытаться не стоит, – согласился Шумилов. – Но вы разве одобряете господина Ордина-Нащокина, который предпочел веселиться на европейский лад?

– Нет, я его не одобряю, – подумав, ответила Анриэтта. – Вы можете смеяться над французскими нравами, над польскими нравами, но у французов и поляков есть понятие чести. Изменить своему королю – бесчестно. Как бы изменник это ни пытался объяснить. Сын господина Ордина-Нащокина, которого я уважаю, – а я, знаете ли, мало кого уважаю… Этот сын изменил своему царю. Странно, что такой разумный и образованный отец не внушил ему понятия чести.

– Его сбили с пути истинного… – проворчал Шумилов.

– В ком есть понятие чести, того очень трудно сбить с пути истинного.

Вдруг Анриэтта поняла, что этот разговор собеседнику неприятен. И, скорее всего, потому, что Шумилов не может придумать хороших возражений.

– Впрочем, Бог с ним, с этим несчастным. Значит, вы едете в Пруссию?

– Если мы уедем без вас, вы тут останетесь одна.

– А я тут не останусь! – Анриэтта расхохоталась. – Вы разве не видите – я собралась в дорогу!

Она одернула на себе простую серую суконную юбку и поправила скромный воротничок под самое горлышко. Но московиты не поняли, что это намек на ее дорожный наряд.