Призраки - Чак Паланик

Мать-Природа, Святой Без-Кишок, Преподобный Безбожник, мы все одеваемся в черное, готовясь нести мистера Уиттиера вниз, в подвал. Готовясь сыграть в следующей важной сцене.

И не важно, что эти похороны на самом деле лишь репетиция. Что мы — просто дублеры для настоящих похорон, которые кинозвезды сыграют перед камерами, когда нас найдут. Просто этими действиями — когда мы завернем тело мистера Уиттиера в подобие савана и отнесем его вниз для траурной церемонии — мы себе обеспечиваем общие впечатления. Одни на всех. Чтобы потом рассказать репортерам и полицейским ту же самую трагическую историю.

Трудно сказать, пахнет мистер Уиттиер или нет. Мисс Апчхи и Преподобный Безбожник таскают серебряные пакетики с испорченной едой, и за каждым пакетиком тянется шлейф зловония. Вонь такая, что не продохнуть — она словно капает и расплывается кляксами в застоявшемся воздухе. А эти двое таскают пакетики через холл к туалетам, чтобы смыть их в унитаз.

— Хорошо, когда нос постоянно заложен, — говорит Мисс Апчхи и громко шмыгает носом. — Хоть запах не чувствуется.

Смывать по пакету за раз — это еще ничего. Пока Преподобный Безбожник не пытается поспешить и не вываливает в унитаз сразу несколько. Вот тогда вонь становится невыносимой. Удушающей. Просто убийственной. Вонь пропитывает их одежду и волосы. В первый раз, когда они попытались смыть два пакетика сразу, унитаз забился, и вода потекла наружу. Еще один засор. Вода уже вытекает в холл, превращая синий ковер в хлюпающее болото. Пакеты застряли в канализационной трубе, они впитывают в себя воду, и разбухают, как тетраззини с индейкой, убившие мистера Уиттиера, и перекрывают главную трубу, так что даже те унитазы, которые с виду вполне нормальные, все равно засоряются.

Скоро у нас не останется ни одного унитаза, который работает. Печка и нагреватель воды сломаны. Еды по-прежнему много, но она вся сгнила. Мистер Уиттиер — не самая главная наша проблема.

Как подсказывает календарь на часах Сестры Виджиланте, и, судя по темным отросшим корням Мисс Америки, мы сидим здесь почти две недели.

Закончив с последней медной пуговицей, Святой Без-Кишок целует Мать-Природу и говорит:

— Ты меня любишь?

— Приходится, — отвечает она, — нам же нужна любовная сюжетная линия.

Покойный Лорд Бомж сверкает у нее на пальце. Она вытирает рот тыльной стороной ладони и говорит:

— Слюна у тебя… на вкус просто ужас… Святой Без-Кишок плюет себе на ладонь, потом слизывает слюну, нюхает руку и говорит:

— Чем же ужас?

— Это кетоны, — говорит миссис Кларк, ни к кому не обращаясь. Или, наоборот, ко всем.

— Кислая, — говорит Мать-Природа. — Как ароматическая свеча со вкусом лимона и авиационного клея.

— Это от голода, — говорит миссис Кларк, обвязывая сверток с телом мистера Уиттиера золоченым шелковым шнуром. — Когда организм сжигает запасы жира, концентрация ацетона в крови увеличивается.

Святой Без-Кишок нюхает свою руку, в носу хлюпают сопли.

Преподобный Безбожник поднимает руку и нюхает у себя под мышкой. Там, где темная тафта почернела от пота. Его поры хранят в себе память от слишком большого количества «Шанели №5».

Поднимая тело и неся его вниз по ступенькам, мы только зря тратим запас ценного жира.

И все же нам следует совершить это действие скорби, говорит Сестра Виджиланте, сжимая в руках свою Библию. Когда мы отнесем мистера Уиттиера в подвал, тело, плотно завернутое в красную бархатную занавеску из Китайской императорской галереи и обвязанное золоченым шнуром из холла, нам надо будет сказать что-нибудь проникновенное. И спеть какой-нибудь гимн. Не обязательно религиозный — что-нибудь, что хорошо поется.

Мы тянем жребий, чтобы выбрать, кто будет рыдать над усопшим.

Мы потихонечку расступаемся, чтобы открыть обзор камере Агента Краснобая. Мы говорим громко и внятно, чтобы диктофон Графа Клеветника уловил каждое слово. Все та же кассета, или карточка памяти, или мини-диск, который используют снова и снова. Запись поверх другой записи. Мы стираем наше прошлое настоящим, надеясь, что следующее мгновение будет еще более грустным, трагичным и страшным.

Все больше и больше нам нужно, чтобы все было еще хуже.

Мистер Уиттиер мертв уже несколько дней — или часов. Сейчас уже трудно сказать. С тех пор, как Сестра Виджиланте начала выключать-включать свет. По ночам кто-то ходит по театру, мы все слышим его громовые шаги. Великан, топающий по лестницам в темноте.

И все же нам нужно, чтобы все было еще ужаснее.

Для доли на рынке. Для драматического эффекта.

Нужно, чтобы все было еще страшнее.

Мы выносим мистера Уиттиера из его гримерки, тащим его через сцену, потом — через зрительный зал, по центральному проходу. Проходим синий бархатный холл, спускаемся вниз по лестнице — в оранжевое с золотым фойе майя.

Сестра Виджиланте говорит, что ее часы включаются и выключаются сами собой. Это классический признак присутствия привидения. Обмороженная Баронесса утверждает, что она обнаружила «холодное пятно» в готической курительной комнате. В галерее «Тысячи и одной ночи» дыхание вырывается изо рта облачками пара, и они зависают в холодном воздухе над подушкой, на которой обычно сидел мистер Уиттиер. Графиня Предвидящая говорит, что это призрак Леди Бомж бродит по театру, когда выключается свет.

Директриса Отказ идет в самом конце похоронной процессии. Она говорит:

— Кто-нибудь видел Кору Рейнольдс?

Сестра Виджиланте говорит:

— А кто взял мой шар для боулинга, пусть вернет его обратно, и я даю слово, что не буду бить его ногами…

Миссис Кларк возглавляет процессию, поддерживает рукой бесформенный ком — наверное, голову мистера Уиттиера. Она говорит:

— Кто-нибудь видел Мисс Америку?

Когда все закончится, здесь не будут снимать кино. Когда нас найдут, это место станет достопримечательностью. Национальным достоянием. Музеем нас.

Нет, для съемок придется делать декорации — точные копии всех помещений. Синий бархатный холл Людовика XV. Черный мохеровый египетский зал. Зеленый атласный вестибюль в стиле итальянского ренессанса. Готическую курительную комнату, сплошь обтянутую желтой кожей. Алую галерею «Тысячи и одной ночи». Оранжевое фойе майя. Красную Китайскую императорскую галерею. Комнаты разных цветов, но все — с неизменной золотой отделкой.

Не комнаты, а декорации, как сказал бы мистер Уиттиер, Мы несем его тело, завернутое в красный бархат, сквозь эти гулкие помещения, где люди становятся королями, графинями и императорами за цену входного билета.

Запертые в кабинете сразу за буфетом, который в холле, в маленькой комнатке, где стены отделаны полированной сосновой доской, а потолок скошен, потому что это помещение располагается под главной лестницей холла, в кабинете стоят шкафы, набитые отпечатанными программками и счетами, бланками для заказа билетов и перфокартами учета рабочего времени. Эти листы бумаги, они уже рассыпаются в пыль по краям. На каких-то написано: Театр «Свобода». На каких-то: Столичный театр. На одних: Водевиль-холл «Нептун». На других: Церковь Святого согласия. И еще: Храм христианского искупления. Или: Собор ангелов. Или: Столичный театр для взрослых. Или: Бурлеск-шоу «Алмаз».