Смотри, я падаю - Монс Каллентофт

Гильермо говорит, что он мог быть здесь в тот вечер, но что он не помнит никакой блондинки, девушки. Никакой куртки. Что это был обычный праздник, как многие другие.

Тим показывает пальцем на татуировку, которая просвечивает сквозь потную рубашку. На человека с рыжими кудрями на самом краю фотографии.

– Нет, тату мне ни о чем не говорит. И волосы тоже.

– Тебе известно о других праздниках? Более диких, развратных, с оргиями?

– Здесь?

– Или в других местах?

– Увы, сожалею.

Тим показывает фото Наташи.

– Никогда ее не видел.

Показывает фото Гордона Шелли, и тогда Гильермо улыбается.

– Он здесь часто бывал. Дамы его обожали.

Потом он смотрит на море.

– Я думаю, что ему платили за то, чтобы влюблять в себя женщин. Так это выглядело.

– Как это?

– Как будто он в этом профессионал.

Тим показывает фото Хуана Педро Салгадо.

– Ты знаешь, кто это?

– Да, знаю.

– Он был здесь?

Гильермо отвечает ему пустым взглядом, не говорит ни слова, как будто все мексиканцы уже произнесли все слова, которые были нужны, и истина находится скорее в тишине, чем в словах.

– То есть он был здесь?

Гильермо показывает ему в сторону лестницы, ведущей прочь со двора, а потом оставляет Тима и возвращается к своим занятиям в саду, принадлежащем не ему, а другим мужчине и женщине.

Тим звонит Милене, как только выезжает на шоссе. Она должна бы уже проснуться, быть дома и отдыхать перед тем, как вечером идти на работу в клуб Globo Rojo.

– Я не могу с тобой встретиться сегодня, – говорит она. – У меня есть дела, а потом работа.

Он снова проезжает мимо спортивных машин, уклоняется от грузовика с оранжевыми газовыми баллонами.

– Ты знаешь номер квартиры Соледад? – спрашивает он. – Я бы хотел снова с ней встретиться.

– А вчера ты с ней виделся?

– Да, но у меня к ней есть еще вопросы.

– Я не знаю, какая квартира, – говорит Милена. – Я никогда не была у нее дома.

Тим слышит, что она лжет, голос стал выше, она тянет слова, как бы давая им помучиться, как при рождении нежеланного ребенка.

– Нет уж, говори.

– А ты не хочешь спросить, что у меня за дела?

– О’кей. Какие у тебя дела?

– Это мое личное дело.

У него нет сил играть в эту игру, не сейчас, и никогда. На это нет времени. Надо торопиться. Хотя он не понимает, почему или каким образом.

– Милена, пожалуйста, прошу тебя.

– 4C, – говорит она и кладет трубку, а за окнами машины остается текучее лето и засуха. Мальорка сломалась, стала легковоспламеняющейся, жаждущей влаги, дрожащей. Пляжи острова переполнены людьми и их мечтами.

Никакого ответа в квартире номер 4C, он звонит в домофон по номеру 3D и 5A, отвечают в 4B.

– Cartero[98], – говорит он, и его впускают в подъезд. Он поднимается в лифте на четвертый этаж, видит себя в зеркале. Видит свое лицо.

Ботокс, подтяжка, отшелушивание.

Ни одна из процедур не помешала бы.

Кого я вижу? Это действительно Тим Бланк? Отец Эммы, бывший муж Ребекки. Частный детектив? Одинокий мужчина на Мальорке.

Он не хочет никаких ответов. Что бы он с ними делал, с ответами. Существует только один ответ, найти Эмму и помочь ей дальше в жизни. А потом. Что осталось для этого мужчины в зеркале? Вот с таким лицом.

Он звонит в дверь с буквой C и ждет, проводит пальцем по темной фанере дверной рамы. Впитывает запах рыбы во фритюре, наполнивший весь лестничный пролет, чувствует, как от голода сводит желудок.

Звонит опять.

Под конец открывается дверь B и высовывается голова старушки.

– Если ты ищешь сеньориту Соледад, то придется ехать в Колумбию. Она утром уехала домой. Что-то срочное.

Женщина разговаривает через цепочку. Выглядит испуганной, но ее любопытство победило.

– Вы знаете, когда она вернется?

– Она купила билет в один конец. Ее мама заболела. Я обещала поливать ее цветок, но я не знаю, вернется ли она обратно.

– У вас есть ключ?

– Нет, нет, цветок стоит у меня. Роза. Такого же алого цвета, какими были мои губы в молодости.

– Вы, наверное, были так же красивы, как и сейчас, – говорит Тим.

– Любая улица, по которой я проходила, становилась опасной.

Старушка кивает. В ее взгляде вспыхивает теплота, но исчезает так же быстро, как и появилась, и она закрывает дверь. Тим неподвижно стоит на лестничной площадке, будто там остался страх старой женщины. Банальный страх, что на нее нападет, ограбит, ударит и изобьет чужой человек с дурными намерениями. Мир именно таков и есть, думает он: чужак с дурными намерениями, который всегда в конечном счете нас побеждает. Когда мы меньше всего этого ожидаем, этот чужак наносит удар и заставляет нас встать на колени.

– Тим, это Симона.

Он садится в кровати, прижимает мобильник к уху, чувствует, как по спине течет пот, густой, как кисель, а над ним застывший вентилятор, такой же неподвижный, как и воздух комнаты.

Он забыл включить вентилятор.

Кондиционер тоже выключен.

Тут уже, наверное, сто градусов.

– Извини, что я не позвонил раньше.

– Тебе не надо ни в чем извиняться.

Он чешет свободной рукой спину, моргает, чувствует, что проснулся. Вспоминает, как он вернулся домой после поисков Соледад, прилег ненадолго отдохнуть, но, судя по всему, уснул и спал глубоко.

– Что у тебя для меня есть?

– К сожалению, немного.

– Но кое-что есть?

Как дела у Хассана? Вот что ему нужно было спросить. Она ценит его заботу, когда он интересуется.

– Никаких платежей с Наташиной банковской карты после ее исчезновения. Мобильник выключен, и место его нахождения определить невозможно. Последний раз телефон был зарегистрирован мачтой рядом с домом в Андрайче, в то же утро, когда она пропала.

– Какие-нибудь странные платежи до этого?

– Я ничего не увидела такого.

– Какие-то телефонные разговоры, выходящие за рамки обычного?

– Нет. Она звонила Петеру, Шелли, какому-то пластическому хирургу и подруге, которую ты назвал. Своей маме. Извини, Тим.