Тарра. Граница бури. Летопись первая - Вера Камша

Молчаливый эскорт следовал сзади, не приближаясь к друзьям. Наконец Рене остановил коня на вершине одного из пологих холмов:

— Больше не буду тебя задерживать. Надеюсь, свидимся. На всякий случай помни — в Эланде тебя ждут.

— Спасибо. — Не на шутку взволнованный эльф постарался это скрыть, заговорив о делах: — Я привел Стефану рысь. Если я правильно понял записи, твои друзья нашли способ навсегда привязать зверя к человеку. Это как-то защитит принца…

— Ты все еще считаешь Михая опасным? Даже сейчас?

— Звездный Лебедь! Да я чуть себя не укусил, оттаскивая эту тварь от Черты. Хорошо, что Годой так и не очнулся. Будь тарскиец на ногах, я бы… Я бы не уехал, сиди он хоть за десятью замками!..

— Марко хочет любой ценой излечить Зенона, а тайну знал только Годой. Боюсь, когда ты вернешься, король попросит тебя попытать счастья еще раз.

— Не скажу, что я в восторге.

— А раз так, пусть подыхает! Я не раз убеждался в том, что первый порыв самый верный. Мне жаль Зенона: в юности я был таким же, но, кажется, беднягой придется пожертвовать.

— Мне легче, я знаю только Стефана. Вот за него я боюсь.

— Может, попросить Жана-Флорентина защищать не меня, а его?

— Исключено. — Жаб был категоричен. — Мы присягаем один раз. Ты мой сюзерен, я поклялся охранять твою жизнь, и я это сделаю. К тому же, Проклятый меня побери, она представляется мне куда более ценной, чем жизнь принца!

Адмирал привычно пожал плечами — опровергать жабьи сентенции он уже не пытался, утешаясь тем, что поступает по-своему.

— Нет так нет. Будем надеяться на рысьи когти и Гардани. Роман, ты не очень задерживайся у Филиппа и у этих своих мудрецов. Те, кто много плавал, знают: у любой бури есть «глаз», где рождаются все вихри. Не могу отделаться от мысли, что «глазом бури» стала Таяна. И потом, ты так мало пел!

— Обещаю, когда все кончится, буду петь, пока тебе не надоест.

— Когда все кончится… Что ж, ловлю на слове. — Рене стиснул руку эльфа. Он улыбался, но Роман понял, что эландец не слишком-то надеется на скорую встречу.

Изобразив самое беззаботное лицо из имеющихся в его арсенале, эльф тронул коня. Обрадованный Топаз пошел легким галопом. Неоседланная Перла как пришитая следовала за супругом. У поворота дороги бард оглянулся. Герцог все еще смотрел им вслед, и эльф с трудом поборол непростительный для разведчика порыв вернуться.

Адмирал и принц не одни, с ними Преданный и Жан-Флорентин, у которого, при всей его сварливости и навязчивости, ума поболе, чем у сотни телохранителей. Отгоняя сомнения, бард замурлыкал под нос что-то таянское и заставил-таки себя думать о делах более насущных, чем мутные предсказания старой болотницы. Возможно, в лице Архипастыря он найдет могущественного союзника, а Рене — что ж, он может за себя постоять, тем более теперь, когда заговор обезврежен. До Кантиски одвуконь он доберется меньше чем за две дюжины дней. От Святого града до Пантаны еще одна дюжина. Какое-то время придется ждать приема у Архипастыря, да и с Примеро за один день не разберешься. Затем месяц на обратный путь. Роман тронул Топаза шенкелем, и лошади весело перешли на крупную рысь. До осени он должен вернуться… До осени…

Пусть воспоминанье меркнет.

Детской белизне жасминной

дайте знать об этой смерти!

Не хочу ее я видеть!

Федерико Гарсиа Лорка

1

Роман въехал в Кантиску утром. Малахитовые ворота распахнули свои створки два часа назад, пропуская паломников и крестьян, стремящихся в город ни свет ни заря. Первый поток уже схлынул, а путешественники побогаче и серьезные степенные купцы еще только-только завтракали и расплачивались с трактирщиками на придорожных постоялых дворах. Эльф подгадал таким образом, чтобы не продираться через толпу теток с корзинами, в которых сидели обреченные куры, и ободранных пилигримов. Не хотелось сталкиваться и с аристократами. Слишком многие из них так или иначе имели дело с Романом Ясным, а знакомые в некоторых обстоятельствах становятся камнями на шее. Даже самые милые.

Врать без необходимости бард не любил и считал занятием хлопотным и весьма опасным, а потому по возможности избегал ненужных встреч. Пока разведчику везло — ни в дороге, ни у городской черты к нему никто не привязался. Путь от Таяны до Кантиски Топаз с Перлой покрыли за двадцать два дня, и, если б не тревога об оставленных друзьях, эльф был бы вполне доволен. Копыта задорно цокали по чистой мостовой — Святой град содержался в образцовом порядке, ибо, как наверняка заметил бы Жан-Флорентин, окажись он рядом, ничто так не роняет божество в глазах верующих, как грязь и убожество служителей его. Архипастырь Филипп это понимал, и денег на процветание Святого града не жалели. Роман с любопытством смотрел на новые храмы — он не был в Кантиске около сотни лет и не мог не заметить, как похорошела столица Церкви.

Кантиска располагалась на невысоких холмах; ее узкие улочки были столь извилисты и замысловаты, что, проехав по какой-нибудь из них от начала до конца, не знающий города путник рисковал оказаться в исходной точке. Город плели сразу три паука — обитель Триединого, со времен Анхеля служившая резиденцией Архипастыря, речка Канн и неизбежная ратуша, площадь перед которой днем превращалась в рынок. Неудивительно, что в паутине улиц и переулков разбирались далеко не все местные, а вот Роман некогда разбирался. Церковь Единая и Единственная давно занимала эльфа-разведчика, и он тщательно изучил Святой град, но потом навалились другие заботы, еще более важные, а Кантиска изменилась, и сильно. Теперь Роман не был уверен, что в случае необходимости быстро отыщет лазейку; впрочем, что ему могло здесь грозить? Он не тайный лазутчик, он — полномочный посол Эланда, а его репутация настолько безупречна, как бывает лишь у живущих двойной жизнью.

И все равно либер озаботился оставить Перлу у Каннских ворот, а Топаза — в трактире у Малахитовых и лишь после этого отправился к резиденции Архипастыря, располагавшейся на холме в излучине Канна. Высокие, зеленые, как весенние листья, купола Триединого и Святого Эрасти, вздымающиеся из-за почти крепостных стен, были видны с любого места в городе. Главный оплот Церкви выделялся величием и роскошью даже по кантисским меркам, в Святом граде обитали главы всех церковных орденов. Каждый в своей резиденции, разумеется.

Храмы, часовни и подворья лепились к Светлой горе, как придворные к монарху. Якобы нищенствующие клавдианцы отгрохали храм из драгоценного мрамора, закупленного у атэвских нечестивцев. Воинствующие базилиане ограничились часовней, но пошедших на ее украшение ауров[44]хватило бы снарядить армию и отправить ее отвоевывать мощи святого Эрасти, буде эрастианцы их наконец отыщут. Антонианцы, коим положено скорбеть о людском несовершенстве, отгородились от соблазнов толстенными стенами, но в вызолоченные, украшенные прихотливыми барельефами ворота вошли бы все грехи мира. По четыре в ряд. И все равно больше всех удивили циалианки, возведшие белоснежный монастырь на холме напротив Светлой горы, словно бы соперничая если не с Триединым, то с допущенными к главной святыне эрастианцами.