Тарра. Граница бури. Летопись первая - Вера Камша

С утра солнце вставало в сизоватом мареве, а к полудню яростные лучи загоняли все живое под крыши, в леса или хотя бы в норы. Хорошо хоть вечерами случались грозы, так что засуха крестьянам все же не грозила; другое дело, что работать в поле днем отваживались немногие.

Как ни странно, эландец переносил зной легче таянцев — сказывались проведенные в южных морях годы, впрочем, и там Рене отчего-то было легче, чем его товарищам. Нынешний день выдался еще жарче вчерашнего, Стефан остался в замке, и Рене уехал один. Оставив в стороне раскаленную Гелань, он пустил коня шагом по пустому тракту. Люди предпочитали сидеть по домам, а если путешествовать, то ночами, и герцог мог бы надеяться на одиночество, если б не вынужденный сегодня удовлетворяться единственным слушателем Жан-Флорентин.

Адмирал слушал жабью болтовню, время от времени поддакивая. Философа это вполне устраивало, и он несся вперед на всех парусах, разворачивая перед слушателем систему доказательств того, что любое мыслящее существо не может оставаться беспристрастным, ибо находится под сильнейшим воздействием окружающего мира. Привычный к монотонному шуму моря герцог думал о своем, но Жан-Флорентин неожиданно сменил тон, и Рене невольно прислушался.

— …таким образом, можно считать, что бытие определяет сознание, — возвестил жаб. — Этот открытый мною закон можно считать абсолютной истиной, не требующей доказательств!

— Погоди-погоди! — Аррой решил внести свою лепту в беседу. — Почему твои рассуждения не требуют доказательств?

— Мое учение не требует доказательств, потому что оно верно, — нашел убийственный аргумент Жан-Флорентин. Потрясенный Рене сделал вид, что заинтересован окрестностями. Только поэтому он и заметил среди порыжевшей травы зеленое пятнышко, при ближайшем рассмотрении оказавшееся лежащим без сознания пожилым монахом. Привести святого отца в чувство удалось довольно быстро. Старик, совершавший пешее паломничество в роггский монастырь, в религиозном рвении отправился в путь с непокрытой головой, за что и был наказан летним солнцем.

О продолжении прогулки не могло быть и речи. Рене пристроил полуживого клирика сзади себя и погнал коня в город. Ссадив беднягу у первой же церкви и тут же позабыв о нем, адмирал взглянул на погрустневшего вороного и понял, что прогулке конец.

В Высокий Замок Рене въехал через ближайшие к Гелани Полуночные ворота и был тут же атакован Марко-младшим. Принц желал учиться фехтованию шпагой и кинжалом одновременно, напоминая об уроках, некогда данных эландцем Стефану и Гардани. Долго упрашивать адмирала не пришлось — племянник ломился в открытую дверь.

Воспоминания о чудесных днях, когда он отвечал перед морем и совестью только за «Созвездие», продолжали тревожить душу эландца. Рене старался поменьше вспоминать, но искать неведомые земли, оставлять в дураках ортодоксов, плыть куда глаза глядят в надежде встретить то, чего еще никто не видел, нравилось ему куда больше, чем командовать флотами или, упаси Великий Орел, управлять государством. Многие корабли исчезали без следа, «Созвездие Рыси» возвращался с удачей. Куда бы в конце концов добрался Счастливчик Рене, неизвестно. Самому адмиралу казалось, что рано ли, поздно ли, но он дорвался б до Островов Золотых Пчел, не рассуди мор по-своему.

Разумеется, Арция не преминула воспользоваться эландской бедой, дабы покончить с амбициями Альбатроса. Имперская армада явилась к Идаконе и… убралась в довольно-таки помятом виде. Рене воевал по собственным правилам, которым имперские флотоводцы ничего не могли противопоставить. Империя запросила мира, и он был заключен — на очень выгодных для Эланда условиях. Счастливчик проявил себя столь же толковым политиком, как до этого адмиралом.

Проклиная про себя ненавистную власть, адмирал возился с бумагами и считал золото и пушки, а ночами ему снились белые скалы неведомых берегов и отчаянные абордажи, в которых он первым прыгал на борт вражеского корабля. Просьба племянника разбередила буйную душу приговоренного к берегу флибустьера, и Рене взялся за дело, благо в окруженном высокими стенами Полуночном дворе было относительно прохладно. Впрочем, через полчаса Марко уже так не казалось.

До сего дня принц считал себя хорошим фехтовальщиком. Он уступал братьям, Шандеру и, что греха таить, Ланке, но даже для них он являлся сносным противником. Рене же все удары отражал с такой легкостью, что юноша был готов разрыдаться. Если бы не опрометчиво собранные зрители, среди которых находилась и Марита, принц давно бы опустил шпагу, но приходилось держаться. Несмотря на то что сердце было готово выскочить из груди, а по глупости не подвязанные волосы слиплись и то и дело закрывали глаза.

Марко запыхался, белая рубашка насквозь промокла, а дядюшка, казалось, почти не шевелился, одним небрежным движением кисти отводя самые «хитрые» удары.

— Ты совсем загонял братца, — не выдержала наконец Ланка, с восхищением наблюдавшая за адмиралом. — Жаль, моим мужем будет всего-навсего твой племянник.

— Погоди, рыжая!.. Доживу до дядиных лет… Я так же буду… драться, — хрипло пообещал Марко.

— Доживи сначала! — хмыкнула Ланка, прикусив губку. — И вообще… Шел бы ты отдохнуть, а я пока потренируюсь. Ну пожалуйста, братец! Ну, поимей великодушие…

Будь Марко в состоянии продолжать поединок, он бы только фыркнул с негодованием — Проклятый его знает, когда снова выпадет пофехтовать с эландцем, но принц понимал — еще немного, и под смешки и подначки «Серебряных» и родной сестрицы он рухнет на землю. На глазах у несравненной Мариты!

Просьба Ланки позволяла сохранить лицо, и принц с миной святого Урса, отдающего нищему единственную миску с похлебкой, вручил сестре шпагу и кинжал и присоединился к зрителям.

Илана встала в позицию, глаза ее посерьезнели. Серия стремительных выпадов, свист воздуха, столкнувшиеся клинки. Движения девушки были быстрыми, точными, грациозными; казалось, вокруг неподвижного адмирала взвихрился маленький смерч. Зрители затаили дыхание; только стук металла о металл, резкие выдохи и цокот подкованных сапожек, отражаясь от каменной кладки, нарушали тишину. Увы, натиск пропал втуне — Илана лишь сбилась с дыхания, так и не взломав выверенной до мелочей защиты человека, привыкшего измерять свою жизнь длиной шпаги. Рене почти не двигался, лишь иногда плавно меняя позицию; все атаки принцессы — мощные, неистовые, когда в каждое движение вкладываешь всего себя, — останавливались едва заметным движением кисти. Будь Ланка среди зрителей, она была бы вне себя от восторга; сейчас же мастерство противника бесило, заставляя раз за разом совершать все новые ошибки.

Принцесса владела оружием очень неплохо, во всяком случае, заметно лучше брата, и тот наблюдал за неудачами сестры с известным удовлетворением. Из последних сил Ланка попыталась двигаться быстрее — не помогло. Хорошо… ложное отступление, уход с линии атаки… сейчас, сейчас она окажется сбоку, в «мертвой зоне»… Неожиданного резкого движения Рене девушка попросту не заметила.

Адмирал поднял шпагу, зазвеневшую на плитах двора после двойного кульбита, и с вежливым поклоном вернул владелице. Принцесса раскраснелась, волосы выбились из-под сетки, глаза блестели. Она была прелестна. Но, как бы он ни дрался, этот Рене, она не позволит играть с собой в кошки-мышки! Вопросом жизни и смерти стало проникнуть внутрь круга, очерченного шпагой герцога. Зрители смешками, советами и азартными выкриками лишь раззадоривали фехтовальщицу, да и Рене больше не мог сохранять серьезное выражение.