Тренировочный День 10 - Виталий Хонихоев

строгая, Яна — новенькая, Оксана даже не знает, где она живёт. Лиза… у Лизы тоже мама. Но та наоборот — слишком уж участливая, сразу же начнет в милицию звонить, еще заявление напишет на отчима, а тот потом опять на ней сорвется. Нет, при милиционерах будет себя в руках держать и головой кивать… день-два еще продержится, не глядя ей в глаза. А потом достанет дедовского самогона и все позабудет. «А ну иди сюда, ссыкуха! Руки по швам! Фанеру к осмотру!»

Нет, к Лизке она точно не пойдет, ну ее мамку к черту. Та если раздухарится, то потом ее в детский дом уконопатят, а что в детских домах происходило она не знает и знать не хочет, но судя по ее жизненному опыту — ничего хорошего. А чего? Раз плюнуть, родители у Лизки непростые, если ее мамаша шум поднимет, то ее маму мигом родительских прав лишат, она узнавала. У отчима никаких прав на нее нет, он же просто с мамой живет. Если у нее потом синяки найдут… особенно на ногах, на бедрах… она сглотнула. Маме точно скажут, что она не проследила, а отчима посадят. И кому от этого легче будет? У нее ж ни кола ни двора ни родных, добро пожаловать в детский дом имени Марата Казея, Оксаночка. Не хотела в квартире отдельной жить, не хотела отчима терпеть — получай. Неет, нельзя к Лизе. И к Инне тоже нельзя, ее мама разрешит конечно переночевать, но спросит «а родители Оксаны знают, что она у нас ночевать будет?». И вообще — она не хочет никого утруждать. Зачем? Ей просто нужно переждать… день-другой. Потому что потом он обязательно остынет. Завтра у него уже голова болеть будет и он, наверное, после работы сразу спать отправится… правда маму жалко.

Холод напомнил о себе, и она повернула направо, к железнодорожному вокзалу. Там тепло, подумала она, можно и переночевать. Тепло, открыто круглосуточно, и самое главное — никто вопросов задавать не будет. Может она едет куда-то? Может у нее в портфеле не учебники и тетради, а вещи — зубная щетка, дорожная мыльница, смена белья и спортивка чтобы ехать в поезде. Может быть, она поедет куда-то далеко, где всегда тепло и люди улыбаются друг другу. Она грустно улыбается, опустив голову. Ей не так много лет, но она уже знает что так бывает только в сказках.

Старый вокзал встретил её теплом и запахами.

Табак, пиво, что-то кислое и затхлое, что въедается в бетонные стены и линолеум десятилетиями. Запах человеческого ожидания, усталости и равнодушия. Запах тех, кто приехал и тех, кто уезжает, кто спит на лавках, и кто торопится к перрону, хватая чемоданы и сумки.

Оксана вошла и остановилась у дверей, пропуская мимо себя поток людей. Зал ожидания был большой — высокие потолки, длинные деревянные лавки вдоль стен, огромное окно с расписанием поездов, где белыми буквами на чёрном фоне мелькали названия городов: «Москва — 23:45», «Свердловск — 01:20», «Челябинск — 02:35». Под окном — касса, за стеклом — женщина в форменной фуражке, равнодушно отсчитывающая билеты.

Справа — буфет. Стеклянная витрина, за которой лежали пирожки с мясом, повидлом и капустой, стояли трёхлитровые банки с компотом, громоздились пачки печенья «Юбилейное». За прилавком — тётка в белом халате, с усталым лицом и сигаретой в углу рта. Она смотрела в никуда, изредка отпуская кого-то из очереди с бумажным стаканчиком чая.

Слева — ряды скамеек со спинками. Народу было немного — не сезон, не праздники. Несколько бабушек дремали, укрывшись платками, прижимая к себе огромные клетчатые сумки. Мужик в телогрейке храпел, раскинув руки на всю лавку, из кармана торчало горлышко бутылки. Рядом — молодая женщина с ребёнком на руках, качала его, тихо напевая колыбельную. Ребёнок хныкал, не засыпал.

На стене висел плакат: «Берегите чистоту вокзала! Не сорите!» Под ним валялись окурки, обрывки газет, пустая бутылка из-под пива. Из репродуктора под потолком звучал голос диктора — медленный, усталый, как будто он сам давно устал от этих объявлений: — Внимание! Поезд номер сто двадцать три сообщением Москва — Владивосток прибывает на второй путь. Поезд номер сто двадцать три…

Оксана прошла в дальний угол зала. Там было тише. Меньше людей. Села на край деревянной лавки — холодной, твёрдой, с облезлой краской. Прижала сумку к груди.

Тут тепло.

Она огляделась. В углу напротив неё сидел старик в потёртом пальто, читал газету «Правда». Рядом — двое парней в кожаных куртках, курили, громко смеялись, переговаривались на каком-то непонятном жаргоне. Один сплюнул на пол. Второй достал из кармана фляжку, отпил, передал товарищу.

Оксана отвела взгляд. Ей было неуютно. Не от этих парней — от всего вокруг. Она тут как будто на витрине, как будто все вокруг знают, что она ушла из дома и вот-вот начнут на нее пальцами показывать, мол дура какая. В детдом ее. Она закрыла глаза, борясь с тревогой. Можно переночевать, подумала она, ничего страшного. Тут тепло и люди есть, если бы у нее были деньги — она бы даже пирожок себе купила. Пирожок и горячего чаю с сахаром. В животе отчетливо заурчало — она убежала из дома не поужинав. Хотя какой там ужин, когда мама у окна плачет и курит… если мама так делает, значит ужина не будет.

Утром что-нибудь придумаю, утром можно в школу пойти пораньше и в столовой поесть, или просто потерпеть до обеда. Или у Яны бутерброд попросить, ей мама с собой всегда бутерброды дает, заворачивает их в вощеную бумагу или газету и дает. С колбасой. С яйцами. С солеными огурчиками. Рот тут же наполнился слюной, она сглотнула, закашлялась. Барыня конечно же на маму жаловалась, говорила «вот опять мама накидала всякого — кто хочет? И главное, знает же, что я огурцы не люблю». Оксана подумала, что ей бы такая мама очень пригодилась. И почему у всех родители как родители, а у нее…

В груди образовался горький ком. Она обхватила себя руками и уставилась в стену напротив, прямо на плакат «Соблюдай безопасность на путях!». На плакате глупая девчонка едва не попадала под несущийся поезд, из окна поезда выглядывали машинисты с искаженными лицами. Наверное, художник хотел показать, что машинистам страшно, а девочка — дурочка, но получилось так, что девочка вышла слишком жизнерадостной и улыбалась так, будто в салочки играет. А машинисты вышли такими, как будто кто-то их там, в кабине поезда — страшно