Разобранные - Нил Шустерман

Под днищем корзины раздается механический лязг. Гундос от неожиданности испуганно вскрикивает.

– Шасси, – объясняет Коннор.

– А, точно.

Через несколько минут они прибудут в место назначения, каким бы оно ни было.

Коннор пытается подсчитать, как долго они находились в воздухе. Девяносто минут? Час? Два часа? Определить, в каком направлении они летели, никак не получится. Они могут сесть где угодно. Может, Гундос и прав: самолет летит в режиме автопилота и по команде с пульта управления упадет в океан, чтобы избавиться от них, как от нежелательной улики. Или еще что похуже? Что, если… Что, если…

– А что, если нас просто отправили в заготовительный лагерь? – говорит Гундос. На этот раз Коннор не приказывает ему заткнуться, потому что ему в голову лезут похожие мысли.

Ответить Гундосу решает Диего:

– Если так, я бы хотел, чтобы мои пальцы достались скульптору и он использовал их, чтобы создать что-то вечное.

В наступившей тишине все размышляют над словами Диего. Потом Хайден решает высказаться:

– Если меня отдадут на разборку, хотелось бы, чтобы мои глаза достались фотографу – такому, который снимает супермоделей. Вот что хотят видеть мои глаза.

– А я хочу, чтобы мои губы достались звезде рок-н-ролла, – говорит Коннор.

– Ноги – олимпийскому чемпиону.

– Уши – дирижеру оркестра.

– Желудок – ресторанному критику.

– Бицепсы – культуристу.

– Мои носовые пазухи врагу не пожелаю.

Они продолжают болтать и смеяться, когда самолет касается взлетно-посадочной полосы.

Риса не имеет ни малейшего представления о том, что происходит в корзине, в которой летит Коннор. Впрочем, она уверена, что мальчишки будут говорить о том, о чем они всегда говорят, куда бы ни попали. Риса не подозревает, что в их клетке происходит ровным счетом то же самое, что и в той, где находится она, да и почти что в любом другом контейнере, стоящем в багажном отделении: люди стараются побороть страх, высказывают невероятные предположения, задают друг другу вопросы, которые вряд ли решились бы задать при других обстоятельствах, и делятся сокровенными историями. Детали конечно же меняются от корзины к корзине, как и сидящие в них люди, но общий смысл происходящего остается неизменным. Выйдя на свободу, никто уже не будет говорить о том, о чем говорилось в корзинах, а многие даже себе не признаются в том, что говорили об этом, но после всего, что им пришлось пережить вместе, невидимые узы товарищества, скрепляющие их, все равно станут крепче.

В попутчицы Рисе достались: толстая плакса, девочка, взвинченная неделей никотиновой абстиненции, и бывшая жительница государственного интерната, ставшая, совсем как Риса, невольной жертвой сокращения бюджета. Ее имя Тина. Другие попутчицы тоже назвались, но Риса запомнила только имя другой сироты.

– Мы с тобой очень похожи, – сказала ей Тина в начале полета, – могли бы запросто быть близнецами.

Несмотря на то что кожа у Тины цвета умбры, Риса не может не признать того, что в ее словах есть частица правды. Всегда утешительно сознавать, что человек, с которым ты попал в трудную ситуацию, обладает схожим жизненным опытом. Впрочем, есть в этом и негативный момент – Рисе кажется, что ее жизнь напоминает одну из мириад пиратских копий, сделанных с настоящего, лицензионного фильма. Естественно, дети из государственных интернатов не все на одно лицо, но со многими случается одно и то же. Даже фамилию им дают одну и ту же – Уорд. Это значит «сирота», и Риса часто проклинает того, кто придумал называть их всех на один лад. Как будто быть сиротой и помнить об этом всю жизнь так уж приятно.

Самолет заходит на посадку, и все чего-то ждут.

– Почему так долго? – спрашивает нетерпеливая девочка, страдающая от никотиновой зависимости. – Я этого не вынесу!

– Может, нас перегрузят в машину, а может, в другой самолет, – высказывает предположение толстуха.

– Лучше бы этого не было, – говорит Риса. – В клетке недостаточно воздуха для второго полета.

За стенкой клетки раздаются какие-то звуки – рядом явно кто-то есть.

– Тихо! – говорит Риса. – Слушайте.

Рядом кто-то ходит и стучит. Раздаются чьи-то голоса, но что именно говорят, непонятно. Потом кто-то приоткрывает крышку клетки, и внутрь врывается горячий сухой воздух. В багажном отделении сумрачно, но после долгих часов, проведенных в темноте, тусклый свет кажется девочкам ярче прямых лучей восходящего солнца.

– Есть кто живой? – спрашивают снаружи.

Риса точно знает, что это не отправлявшие их надзирателей – голос незнакомый.

– Все в порядке, – отвечает она. – Можно выходить?

– Нет еще. Нужно открыть остальные корзины, чтобы впустить воздух.

Через щель Риса видит, что разговаривает с парнем примерно своего возраста, может, даже моложе, в бежевой майке и брюках цвета хаки. Он весь потный, и щеки загорелые. Нет – его кожа обожженна солнцем.

– Где мы? – спрашивает Тина.

– На Кладбище, – отвечает мальчик и отходит к следующей клетке.

* * *

Через несколько минут все крышки открыты, и можно выходить. Риса на мгновение задерживается, чтобы посмотреть на попутчиц. Все три девочки выглядят не так, как думала Риса, сидя с ними в одной корзине. Видимо, знакомясь с людьми в темноте, всегда представляешь их не такими, какие они есть на самом деле. Толстуха не такая уж и толстая, как думала Риса. Тина не такая высокая. Курящая девочка не так уж уродлива, как ей казалось.

К краю багажного отделения приставлен транспортный трап, но, чтобы сойти по нему, приходится встать в длинную очередь, потому что многие ребята успели выбраться из корзин. Уже поползли какие-то слухи, и все обсуждают их. Риса слушает, стараясь отделить факты от выдумки.

– В одной корзине все мертвые.

– Да быть этого не может.

– Я тебе говорю, половина ребят мертвые!

– Да чушь!

– Ты оглянись, балда. Разве похоже, что нас только половина осталась?

– Не, ну я слышал.

– Только в одной корзине все мертвые.

– Да! Кто-то мне говорил, что у них так крыша поехала, что они начали есть друг друга – ну, знаешь, как на пикнике.

– Да ерунда это, они просто задохнулись.

– А ты откуда знаешь?

– Да я их видел, братан. В соседней корзине. Туда случайно пять ребят попало, и они задохнулись.

Риса оборачивается к тому, кто сказал это:

– Это правда или ты только что придумал?

Вид у парня обескураженный, и Риса решает, что он говорит правду.