Стален - Юрий Буйда

С трудом повернувшись на другой бок, я опустил руку на книгу, лежавшую на столике у изголовья, – это был «Saint-Just et la force des choses» Альбера Оливье, – и поклялся, что никогда не стану расспрашивать Фрину о мужчинах, с которыми она делила постель в этой тайной комнате.

И только тогда обнаружил на своем мизинце перстень.

Кажется, Фрина подарила его мне, когда скинула наряд Марики Рекк, после чего мы отправились вниз по потайной лестнице. Мне было не до того – меня трясло от возбуждения. И вот сейчас я мог рассмотреть ее подарок. Это был перстень Пиля с костью Сталина. С кусочком берцовой кости Сталина.

Я вытянул перед собой левую руку, и на какое-то мгновение она показалась мне мерзким животным, вгрызающимся в меня, пожирающим мое плечо, чтобы добраться до внутренностей, до сердца, и содрогнулся…

Во второй половине мая мы были приглашены в Троицкое.

Топоров прислал за нами огромный «Мерседес», который ждал у ресторана «Националь».

Шофер – мужчина средних лет с дореволюционной бородкой – бросил нашу сумку с одеждой в багажник, кивнул на флаги, трепыхавшиеся на фасаде гостиницы «Москва», и сказал с усмешкой:

– Над нами трехцветным позором колышется нищенский флаг?

Фрина вежливо улыбнулась, а я попытался вспомнить автора этих строк – Георгий Иванов? Адамович? Ну не Набоков же! Но так и не вспомнил.

Тверская ранним утром была пустынна, редкие «Жигули» и «Москвичи» старались держаться подальше от нашего «Мерседеса», чтобы случайно не зацепить роскошную машину. Поскольку мы ехали без охраны, водители понимали, что «мерин» принадлежит бандитам, которые за малейшую царапину поставят виновника на счетчик или искалечат на месте.

Перед башней «Гидропроекта», стоявшей на развилке Ленинградки и Волоколамки, наш водитель свернул направо, и вскоре мы уже мчались на север по Дмитровскому шоссе.

– Мы там поживем недельку, может, две, – сказала Фрина. – Лев Дмитриевич взялся за мемуары, попросил о помощи. Там просторно и довольно многолюдно. Василиса и Лиля давно живут там безвылазно, Виктор Львович бывает наездами… дети, внуки… познакомишься и с семейным Распутиным – как же без него… Свои называют его Братом Глаголом… носит странные одеяния, напоминающие сутану… необыкновенные люди должны носить необыкновенную одежду, говорит он…

– Глагол?

– Великий демагог и путаник, считающий себя то ли экстрасенсом, то ли проповедником… обладает каким-то невероятным влиянием и на хозяйку, да и на многих других… Он приходится дальним родственником Льву Дмитриевичу… приехал то ли из Касимова, то ли из Спас-Клепиков, сразу стал своим в семье…

– А почему Глагол-то?

– Он считает, что советская власть в ее спокойные времена сделала жизнь многомерной, многослойной, приучив обращать внимание на оттенки и скрытые смыслы, на намеки и детали, то есть на богатство существительных и прилагательных. А сейчас картина изменилась, и жизнь сводится к одним глаголам, к битве глаголов, которые сталкиваются, крушат, смешиваются, срастаются, возносятся и падают… а зовут его Алексеем Петровичем Глаголевым, свои – Алешей, Алешенькой…

– Не могу себе представить, чтобы кто-нибудь называл Распутина Гришенькой…

– А он и не Распутин, – сказал шофер, не поворачивая головы. – Шарлатан. Начитанный шарлатан. Приехали, господа.

По узкой дороге, сплошь обсаженной деревьями, мы подъехали к высоким решетчатым воротам, которые медленно разошлись перед нами и так же медленно и без скрипа закрылись, когда «Мерседес» миновал будку охраны.

– Все еще спят, наверное, – сказала Фрина.

– Кроме тех, кто не спит, – сказал шофер. – Вам отвели Красный домик, дамы и господа.

С главной дороги, которая вела к дому с колоннами, мы свернули в аллею и через минуту остановились у двухэтажного коттеджа из красного кирпича, с крышей из плоской черепицы, блестевшей на солнце.

Коттедж оказался довольно просторным, теплым, с камином, рабочим кабинетом, кухонькой и застекленной террасой, с которой открывался вид на дом с колоннами, стоявший на другом берегу пруда.

Кофе мы пили на террасе, устроившись в уютных креслах у окна и приоткрыв дверь, чтобы можно было курить.

– Настоящее поместье, – сказал я. – Даже предположить не мог, что такое у нас возможно. Какую же должность он занимал, чтобы позволить себе такое? Если бы он был секретарем ЦК или членом Политбюро, я его знал бы. КГБ?

– Не знаю, – просто ответила Фрина. – Знаю только, что он занимался деликатными делами и был, а может, и остался очень влиятельным человеком. Воевал в Китае, Испании, часто бывал за границей, даже в тех странах, с которыми у Союза не было официальных отношений… богатая биография…

– И сейчас он решил все рассказать в мемуарах? Всю правду?

– Вряд ли…

– Но сейчас многие это делают. Видимо, боятся, что правда рано или поздно все равно всплывет, так уж лучше самому рассказать…

– Не думаю. Мемуарист вообще unreliable narrator – ненадежный рассказчик вроде Тристрама Шенди или набоковского Германа Карловича… а что касается Льва Дмитриевича Топорова, то уж он-то найдет способ, чтобы устранить правду, если она его не устраивает… и никакие документы не помогут – фальшивок в архивах не меньше, чем подлинников… Может, пойдем? – Она кивнула на дом с колоннами. – Пока свидетели не набежали…

Мы вышли из аллеи на главную дорогу и не торопясь направились к дому, выкрашенному в белое и желтое.

Справа за прудом тянулись зеленые газоны, упиравшиеся в лесок.

– А где стоял дом Драгунова? – спросил я. – Там?

– Правее и дальше. Там сейчас конюшни. Другие конюшни. От прежнего дома и следа не осталось. Даже старого колодца не осталось.

Я пожалел о том, что вспомнил о Драгунове, но Фрина встряхнулась, подхватила меня под руку и буквально потащила к дому с колоннами.

– Прибавь-ка шагу! Хочу в одиночестве насладиться выражением твоего лица!

Так никого и не встретив, мы быстро поднялись по гранитным широким ступеням, прошли через полутемный вестибюль, Фрина распахнула передо мной высокую дверь, я переступил порог – сзади щелкнул выключатель – и замер.

Огромный зал имел овальную форму, но я сразу понял, где оказался: на станции метро «Комсомольская кольцевая». Пурпур и золото сталинского ампира, восьмигранные колонны из узбекского мрамора, пол, выложенный малиново-красным гранитом, высокие солнечно-желтые потолки, легкие аркады и роскошные люстры, лепнина, мозаики с православными воинами и святыми, советскими маршалами и красноармейцами. И все та же победительная гармония света и цвета, объемов, масс и образов, гармония, которая не нарушалась ни одним звуком и потому казалась мертвой…

– Но зачем? – спросил я. – Зачем, черт возьми?

– Хозяин – барин, – сказала Фрина. – Никогда еще, кажется, не видела тебя таким взволнованным…